— Венеции хорошо было бы пройти курс психотерапии, — сказала она, — потому что она… ну в общем… горе, ужасные переживания и все такое. И, может быть, стоит подумать еще о семейной психотерапии, потому что… ну в общем… надо же разобраться в ваших отношениях с братом и все такое.
Насколько легко Доротея понимала других людей, настолько же трудно ей было с ними объясняться.
— Семейная психотерапия? — повторила Жозиана таким тоном, словно большей глупости в жизни не слышала. — Спасибо, но со мной все в порядке.
Вечером мужу Жозианы пришлось выслушать немало обличений. Эти психологи, с ними невозможно иметь дело! Выдумывают какие-то проблемы там где их нет, а когда им сообщают про извращенца, который носит серьгу в ухе, ходит виляя бедрами, дарит маленьким девочкам кукол мужского пола и разгуливает при них голым, — они, видите ли, не находят тут никаких проблем!
Барт и не подозревал, что стал объектом такого милого психологического анализа. Но в эту среду, едва миновав ворота клиники Сент-Антуан, он понял, что ему предстоит пережить не самый приятный момент в его жизни.
— Пошли спросим в справочной, где отделение… ну этой хрени…
Слово «лейкемия» не так легко ему давалось, когда рядом был Симеон.
— Незачем, — сказал младший брат, кивнув на указатель: «Отделение профессора Мойвуазена». — Нам туда.
Барт нервно взглянул на часы.
— Мы рано пришли. Можно в саду погулять…
— Пошли в приемную, — устало отозвался Симеон.
Барт предложил ему жевачку.
— Да успокойся ты, — сказал Симеон, отстраняя пакетик.
Когда они подошли к небольшому зданию из красного кирпича, Барт лихорадочно жевал, а Симеон, которого прошибал пот то ли от нервного напряжения, то ли от усталости, еле волочил ноги. У входа их встретила молоденькая медсестра.
— Симеон Морлеван? Профессор сейчас будет. Посидите пока.
Приемной, по сути дела, не было. Просто несколько кресел, расставленных полукругом, и три прошлогодних журнала на столике.
— Фу, как здесь пахнет, вот гадость, — выдавил Барт умирающим голосом.
Это был больничный запах — смесь эфира и дезинфицирующих средств, — который может на весь оставшийся день вогнать в депрессию.
— Успокойся, — повторил Симеон.
Профессор появился точно в назначенное время. Никола Мойвуазену было под сорок. Когда он был спокоен, ему можно было дать лет на десять меньше. Когда выходил из некоторых палат своей клиники — на десять больше. Он сам выбрал для себя коварный фронт, где победы были ненадежны, а поражения жестоки. Ведь все его пациенты только еще начинали жить.
