— Вы позволите, господин председатель?
Все было обычно. Старый репортер, который вел судебную хронику еще когда Ломона назначили сюда помощником прокурора, подошел пожать ему руку.
— Обвиняемый продолжает утверждать, что невиновен?
— По крайней мере, такова была его позиция вчера вечером.
— Ну, в данном случае он ничего этим не добьется. До скорой встречи.
В коридоре, направляясь к своему кабинету, Ломон то и дело пожимал руки знакомым. У дверей ему встретился советник Фриссар, уже успевший облачиться в судейскую мантию; Ломону показалось, что советник смотрит на него как-то не так. В его взгляде смешивалось любопытство и сожаление. Ломон внезапно покраснел: он вспомнил, как этой ночью выскочил от Армандо и чуть было не толкнул г-жу Фриссар. Уж не воображает ли советник, что…
Ломон решил было объясниться, но промолчал: в такой ситуации любые объяснения выглядели бы нелепо и только ухудшили бы дело.
— Зал полон! — сообщил Фриссар, — Коридор тоже забит.
— Ого!
Ломон собирался переговорить с ним о многом, но тут же забыл о своем намерении. Он вошел к себе в кабинет, поставил на стол портфель, снял черное пальто и шляпу.
— Добрый день, господин председатель! — приветствовал его секретарь суда милейший Ланди, направляясь к вешалке за мантией Ломона бесшумной походкой церковного служки.
— Добрый день, Ланди. Как ваша дочурка? Ей лучше?
— Намного. Доктор говорит…
Его дочь недавно переболела менингитом.
Ланди помог ему облачиться в мантию, и тут, как при недавней встрече с Фриссаром, Ломону показалось, что он улавливает на лице секретаря не совсем обычное выражение. Ломон отреагировал не сразу: был слишком озабочен, к тому же в висках стучало, кожа на лице противно горела.
Он собрался было пожаловаться:
— Кажется, у меня начинается грипп…
Но тут зазвенел телефон, и, может быть, поэтому он ничего не сказал; хотя нет, телефон был позже: еще до звонка в памяти Ломона всплыли лицо и печально удивленные глаза Ланди.
2
Хозяйка перчаточного магазина на улице Кармелитов
Высокий узкий лаз с кессонным потолком и стенами в панелях из темного дуба напоминал церковь или, скорее, монастырскую часовню.
В совещательной комнате, тоже обшитой дубовыми панелями, где судьи ожидали перед выходом в зал, Ломон, глядя на коллег в мантиях, всякий раз думал о канониках, готовящихся в соборной ризнице к мессе. Атмосфера священнодействия чувствовалась и в том, как после возгласа судебного пристава: «Суд идет» — прекращался нетерпеливый гул толпы и наступала почти религиозная тишина, напоминающая тишину в церкви, и в том, что у Ломона, когда он ожидал, пока усядутся заседатели, а затем почти литургическим жестом снимал судейскую шапочку, возникало ощущение благоговейной торжественности.
