Жизненным примером остался в моей памяти лейтенант Артамонов начальник батарейной разведки. Сколько раз он меня выручал, вызовом на НП спасал от комиссара и ежедневной муштры. Вооружившись стереотрубой, по его поручению рисовал панораму древнего Новгорода, который отсюда, с Шолохова, представал весь как на ладони. Время коротали в бесконечных беседах и спорах "за жизнь". У Артамонова на нее сложился очень неординарный взгляд рабочего, которым он был на гражданке. Любил его за откровенность со мной. Трезвый ум сочетался в нем с романтикой. "Почитай, сержант",- просил на ночь. Под рукой была книжка М. Горького, и я с упоением читал вслух про Лойко и Раду, девушку и Смерть. Читатель, возможно, подумает, что старик совсем рехнулся: о чем пишет? Живуч стереотип: если про войну, то непременно про бои, атаки, стрельбу, кровь. А война была нашей юностью (я ушел в 17, вернулся в 21), нашей жизнью, ничто человеческое нам не было чуждо. Артамонов погиб нелепо: при очередной попытке освободить Новгород (их было немало) он пошел, хотя в том не было острой необходимости, в пехотной цепи, поднялся в атаку - тут его и прошило пулеметной очередью. Ночью мы вытащили его с нейтральной полосы и похоронили. До сих пор ношу в себе горечь утраты.
Врать не буду, фронтовые будни редко радовали, всего тогда насмотрелись и натерпелись. Одно время был у меня в отделении солдат, которого я втайне побаивался. Мой ровесник, но уже потрепанный жизнью, чуть что не по нему, совал мне в лицо два пальца, сложенных рогаткой: "Глаза выколю!" И мог бы. Армейского произвола натерпелся со своими радистами еще по дороге на фронт. Из-за пустяка, казалось бы. Взводом управления командовал офицер, у которого было все "с иголочки". Вот повадился он присылать ко мне своего адъютанта за лампочками для фонарика. Раз, другой, а они ведь предназначались для рации, шкалу освещать: на третий раз отказал ему, пожаловался комбату, лейтенант получил взбучку - вот и отыгрался на нас. Тронулись на фронт своим ходом, холода стояли лютые; лейтенант распорядился разведчиков - к себе в халабуду (крытую машину), телефонистов - в кабины машин, а нас, радистов, - наверх, на ящики с минами. Так замерзали, что ни рукой, ни ногой шевельнуть не могли. Всякое бывало.
Летние теплые дни как-то стерлись из памяти, вспоминаются чаще морозы да слякоть, изнуряющий труд, недосыпание, недоедание. Случалась еще одна пакость - вши... Что удивляться, белье меняли, но ведь сутками не раздевались, спали в одежде. Хорошо, если есть землянка, позволишь себе чуть расслабиться. Истинным праздником для нас была баня. Это только говорится баня - сооружали из камней топку под большим котлом, сверху шалаш из веток, совсем хорошо, если брезентовый тент. Парься на здоровье. Самое удивительное - в этих, казалось бы, невыносимых условиях никто не болел. Если случались простуды, разного рода недомогания, переносили их на ногах, обращаться за помощью все равно было не к кому.
