— Вадим, — бесцветным голосом произнесла Инна, — их же избивали. А мы убежали. Я думала, все разбежались. Так уже бывало, и все заканчивалось благополучно. Как в игре казаки-разбойники. Хоть стрелочки мелом ставь, никто не погонится, ловить не станет. А тут… Все всерьез. А мы убежали, их бросили.
— А что ты хотела? — жестко сказал Вадим, глядя на закопченный кирпич стены. — Что ты хотела? Чтобы нас тоже избили и упекли в кутузку? Бессмыслица какая-то.
— Как — бессмыслица?! — выдохнула Инна. — Они же — друзья. Они же наши друзья, Вадька.
— Друзья? — дернул плечом Вадим. — Инка, они, может быть, твои друзья. А я-то при чем? Ты не замечала, что они едва терпят мое присутствие, терпят только ради тебя? И я все это терпел только ради тебя. И… осточертело. В общем, придется тебе выбирать: я или эти… друзья которые. Выбирай. Я не обижусь, если окажется, что они тебе дороже. Честно. Скажешь уйти — уйду. Без обид.
Вадим стоял, отвернув лицо, спрятавшись под челкой, и скреб ногтем безымянного пальца грязный кирпич. Инна смотрела поверх его плеча и молчала. Долго молчала. Так долго, что молчание приобрело объем и вес и плотность дождевой тучи.
— Ну и ладно, — хрипло произнесла она наконец. Потом отступила на шаг и еще на один, оглядывая Вадима сквозь влагу, скопившуюся под веками. — Ладно. Пока. Я думала, ты наш.
— Мне уходить? — уточнил Вадим.
— Я сама, — ответила Инна и развернулась, побежала, не разбирая дороги, сдерживая слезы.
— Инка, я. — крикнул вслед Вадим, — Инка, я правда не обиделся! Не переживай так. Все утрясется, выйдут они через две недели!
И все же было очень обидно. Это он так — делал хорошую мину при плохой игре. Не должна она была бы его бросать. Но все же. Все же Вадим испытывал определенное облегчение, словно гора с плеч свалилась, словно сбросил со спины тяжелый мешок. Мешок, полный этих. «Друзей». Грязноватых, патлатых, нетрезвых, подкуренных, бесталанных, как пустая порода. По слухам, в этой породе можно найти и алмаз. Но не искать же, пачкаться. Да и как отличишь? Они ведь, алмазы-то, говорят, невзрачные на вид, пока их не отшлифуешь. «У меня своя дорога, — твердил себе Вадим, — своя». На ходу он нервно взлохматил волосы, пропустил через пальцы длинную челку, словно пытался вычесать — как перхоть — зародившийся было под волосами стыд.
* * *
За неделю новоявленные «декабристы» почти привыкли к тому, что мертвые — они и есть мертвые. Может быть, где-то они и воскресают или не воскресают, а просто разгуливают по ночам, но только не в советском морге. В советском морге они не покойники, не мертвецы, не усопшие, не преставившиеся, не почившие, а — трупы, сгусток несвежей органической материи, и не имеют они ни пола, ни возраста, ни имени, а лишь инвентарный номер. И церемониться с ними особенно нечего, если никто не видит. Свалил, не глядя, на металлический стол, поправил простынку и пошел за следующим.
