Когда славословия в адрес кардиналов утихли, Куан сказал:
— Благодарю вас, ваши преосвященства. А теперь, мадонна Симонетта, пожалуйста, проколите булавкой священный пергамент.
— Хорошо.
— Проколите столько страниц, сколько сможете или захотите.
— Сделано.
— Будьте добры назвать слово, через которое прошло острие.
— Antico.
— А теперь, мадонна, посчитайте, пожалуйста, сколько страниц проколото.
— Четыре.
— Если вы посмотрите, какое слово пронзила булавка на четвертой странице, я уверен, что это будет слово «Иерусалим».
— Верно! — воскликнула Симонетта, хлопая в ладоши.
Куан сдернул мешок с головы и, не глядя в Библию, процитировал:
— «И высоты, что были пред Иерусалимом, коий по правую руку от горы порченой, что возведена Соломоном, царем Израиля, ради Астарты, мерзости сидонийской, и ради…»
Глаза Куана казались твердыми, как черный фарфор, когда он смотрел в толпу, и впечатление было такое, что он смотрит сквозь тех, кто так восхищается его талантами.
Гости сгрудились вокруг Симонетты — взглянуть, какие слова проколола булавка, но тут же расступились перед кардиналами, которые внимательно осмотрели страницы и кивнули, тем самым давая свое одобрение фантастическому фокусу Куана и самому Куану.
Куан низко поклонился.
Зрители были поражены благоговейным страхом: рядом с ними находился живой чудотворец. Куртизанки, цеховые мастера и дамы — все в знак почтения складывали руки, осеняли себя крестом и бормотали «Отче наш».
Свершилось два чуда — чудо памяти и чудо грядущего обращения.
Потом все окружили Куана, расспрашивая и расхваливая его, покуда Симонетта ловко не увела его от почитателей — но не прежде, чем он сложил в алый мешок драгоценные книги.
По зале прошло движение: появились музыканты с корнетами, виолами, лютнями и даже волынкой, и снова засуетились слуги, разнося подносы с пирожными и конфетами оригинальных форм; их ставили на столы вместе со стеклянной на вид, но на деле съедобной посудой из жженого сахара. Хотя музыканты и были «безусыми юнцами», играли и пели они искусно и с юмором; двое певцов вообще были не юношами, а кастратами, и голоса их звенели чисто, как колокольчики. Они прокричали: «Танцевать!» — и гости пустились в пляс под громкую неистовую музыку, а стихи стали более откровенными: пелась песня куртизанок и шлюх.
Я становлюсь такой нежной и милой,
когда окажусь в постели с тем,
кого люблю и кому я мила,
и восторгу моему нет конца…
И сам воздух, казалось, изменился с музыкой, потеплел, будто согретый жаром возбужденных тел.
