И.Пригожин и И.Стенгерс приводят слова Жака Моно, совсем недавно так излагавшего картину мира: «Человек должен, наконец, пробудиться от тысячелетнего сна, и, пробудившись, он окажется в полном одиночестве, в абсолютной изоляции. Лишь тогда он, наконец, осознает, что, подобно цыгану, живет на краю чуждого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно как и к его страданиям или преступлениям» [5, с. 43].
Все эти культурные основания создала для человека индустриальной цивилизации наука Нового Времени. Чтобы выполнить эту функцию, она и сама должна была возникнуть и вырасти в условиях эмансипации от ценностных, моральных ограничений, определив свою компетенцию изучением «того, что есть» и не претендуя на то, чтобы указывать «как должно быть». Кант сказал о «границах» науки: «существует царство, которое находится вне ее, царство, в которое она никогда не сможет проникнуть». В начале века Макс Вебер сказал еще определеннее: «Эмпирическая наука неспособна никому указать, что он должен делать, а лишь что он может делать и, в некоторых случаях, что желательно делать» (см. [1]).
Но в XX в. тезис о свободе науки от ценностей был фактически подменен. И Кант, и Вебер говорили об ограниченности науки как способа познания, о ее неспособности задавать ориентиры и идеалы. Сейчас, напротив, этот тезис утверждает безответственность науки за последствия использования знания. В том же, что касается указаний и ориентиров, всякие ограничения забыты. Трудно найти социальную группу, которая бы более активно отстаивала в политике свои идеалы и интересы, чем научная элита, используя при этом сугубо научные (то есть якобы ценностно нейтральные) атрибуты как мощное оружие именно в столкновении идеалов и моральных норм. Достаточно посмотреть на дебаты Съезда народных депутатов СССР.
Сама категория свободы как «свободы познания» составила важную часть этоса науки Нового времени, и это было тесно связано с формированием всего обреза индустриальной цивилизации. Г.Радницки пишет: «Основу свободного образа жизни составляет конституционное государство, капиталистическая рыночная экономика и автономная наука» [1, с. 10].
Святость этого вида свободы просто скандально было бы поставить под сомнение. Между тем, противоречие лишь слегка скрыто при помощи мифологизации понятия свободы. Ведь с момента зарождения современной науки было сказано, что «знание — сила». Но можно ли допустить, чтобы приобретение силы какой-то группой людей или даже индивидуумом было свободным, неподконтрольным? Вряд ли кто-то может на это претендовать, ибо накопление силы какой-то группой наверняка должно существенно влиять на жизнь других людей.
