Я попытался злиться на уже погибших людей, что держали в заложниках сына какого-то «крестного папочки» с Шебека, и которым мне пришлось везти выкуп, из-за чего, собственно, я и попал на этот проклятущий Пион… ничего не выходило: я надеялся, что злость поможет мне справиться с холодом, но холод все равно донимал, а злость как-то не завязывалась. Стараясь согреться движением, я прибавил ходу, тем более что слышанный мною ранее отголосок какого-то воя вроде бы приближался. Вряд ли это были пауки: насекомые и ракообразные не воют. Скрежещут, трещат, стрекочут — да! — но не воют. Это удел теплокровных…
— Которые еще и находятся не в самом хорошем настроении, — пробормотал я, подходя к достопамятному провалу в стене. — Как же мне надоело через тебя пробираться туда-сюда!
Теперь провал был почти на половину своей высоты загроможден тушами крабопауков, как обгоревшими, так и целыми, что указывало и на огнестрельное оружие, и на химическое. Лезть в эту черную могилу мне уж никак чего-то не хотелось, да выбора не было: оставаться на улице значило — умереть от холода. Или — умереть от знакомства с недовольными жизнью существами, невидимыми пока, но навязчиво озвучивавшими свое недовольство протяжным воем. Причем звучал этот вой все ближе, и от него у меня почему-то начинала кровь стучать в ушах. От страха, что ли?
Я последний раз оглянулся на многострадальную улицу, которой досталось ото всех и ни за что, и, услышав, что вой раздается уже практически с гребня завала, шустро юркнул в провал, оскальзываясь на скользком и мокром от снега хитине.
Внутри было темно.
Изо всех сил сдерживая неумолимо возрастающее желание бежать, я до боли в глазах вглядывался через тактические очки в слабо подсвеченные оптикой темные очертания стен и предметов. Все было черным-черно: еще бы, ведь это я лично разрядил здесь весь магазин гранатомета, залив жидким огнем внутренность помещения в тщетной попытке задержать преследующих меня пауков. Теперь я расплачивался за это: стены снизу доверху покрылись черной копотью, и рассмотреть что-то в этой черноте, даже через подсветку очков, было невозможно. Оставалось только горевать о сканерах боевого шлема и красться вдоль стен, пачкая руку прикосновениями, вздрагивая и обмирая от шума, который сам производил. Пахло гарью, какой-то химией и сыростью, но все перебивал настойчивый запах раздавленных клопов, от которого мой желудок снова пополз к горлу. Кинжал я держал наготове и пару раз чуть не принялся им отмахиваться в темноту, когда натыкался на твердую шипастую лапу. Когда я выбрался с другой стороны здания, меня трясло вдвойне: и от ужаса, и от холодного пота, проступившего несмотря на жилет «личного медика».
