Ноги у Ладынина подгибались, по Артюхов поддерживал его крепко и любовно, ему почему-то хотелось, чтобы умирающий командир стоял с ним рядом до последней секунды, чтобы они вместе, вдвоем смотрели на далекий суровый каменистый снежный берег — на свою землю, па свое небо, на свое море…
— Ничего! — опять сказал Ладынин. — Ничего.
— Порядок! — ответил ему Артюхов.
Опять разорвался снаряд, и Артюхова не стало возле Ладынина. Непонимающими глазами Ладынин осмотрелся, потом шагнул в сторону и, никого не найдя, упал лицом в горячий, разорванный металл. Его залило кровью, невыносимо болело в боку, и он хотел потрогать свежую рану рукой, но попал не в рану, а во что-то другое и поднес это другое к слепнущим глазам.
Это были листья, те самые листья, сухие, осенние, которые собрал он на боте, возле родного города.
«А, Варя!» — подумал он с радостью.
И вдруг почувствовал, что боли никакой нет.
Боли не было, и наступила тишина, удивительная тишина, такая, какой не бывает среди живых людей. И он все глубже и глубже уходил в эту тишину, не зная, что корабль горит и погружается носом, что вместе с его жизнью кончается жизнь его корабля.
Сырым и мозглым весенним вечером тяжелая машина контр-адмирала, разбрызгивая жидкую уличную грязь со снегом и полурастаявшим льдом, остановилась возле дома старика Ладынина.
Контр-адмирал отворил дверцу, вышел на дощатый тротуар и, прищурившись, сдвинув фуражку к затылку, прочитал фамилию домовладельца.
Потом вошел во двор.
Старик Ладынин, в очках, в теплой байковой домашней тужурке и в меховых туфлях, очень постаревший той внезапной старостью, в основе которой всегда лежит огромное горе, долго не понимал, кто стоит перед ним в темной передней, а когда понял, со спокойным достоинством помог контр-адмиралу снять шинель и проводил его в прохладную столовую, где вместе с Анцыферовым топил изразцовую печь.
Контр-адмирал отворил дверцу печки, сел в низенькое кресло, с удовольствием протянув руки к жаркому пламени, потом хрустящим платком вытер усы.
В передней хлопнула дверь, сразу же взволнованно зашептались два голоса.
— Кто это? — спросил контр-адмирал.
— Младший мой сын, — сказал Ладынин, — и его товарищ, усыновленный мною сирота, покойного Блохина сынок, может быть, изволили слышать, штурман Блохин погиб на танкере «Лермонтов».
Контр-адмирал кивнул головой, прислушался к разговору в передави и слегка улыбнулся.
— Полный адмирал! — говорил одни голос, — Всегда ты, Блохин, путаешь. Одна звезда — это вице-адмирал, а уже две — это полный. Тут одна, — значит, вице.
