— Пишешь что-нибудь? — спросил Лапшин.
— Пишу, — угрюмо сказал Ханин. — Про летчика одного, жизнеописание.
— Интересно?
— Очень интересно, — сказал Ханин, — но я с ним подружился, и теперь мне трудно.
— Почему?
— Да потому. Послушай, Иван Михайлович, — заговорил Ханин, вдруг оживившись, — брось своих жлобов к черту, поедем бродяжить! Я тебе таких прекрасных людей покажу, такие горы, озера, деревья… А? Города такие! Поедем!
— Некогда, — сказал Лапшин.
— Ну и глупо!
Лапшин улыбнулся.
— Один здешний актер выразился про меня, что я фагот, — сказал Лапшин, — и чиновник…
Он постучал в уборную к Адашовой. Она долго не узнавала Ханина, а потом обняла его за шею и поцеловала в губы и в подбородок.
— Ну, ну, — говорил он растроганным голосом, — тоже нежности. Скажи пожалуйста, в Ленинград приехала, а! Актриса!
У Адашовой сияли глаза. Она стояла перед Ханиным, смешно сложив ноги ножницами, теребила его за пуговицу пиджака и говорила:
— Я так рада, Давид, так рада! Я просто счастлива.
Ладонями она взяла его за щеки, встала на цыпочки и еще раз поцеловала в подбородок.
— Жирафик какой! — сказала она. — Прошел колит или еще нет?
— Что вспомнила! — засмеялся Ханин.
Лапшину сделалось грустно. Он сел в угол на маленький диван и увидел в зеркале свои ноги, обутые в штатские ботинки. «Дураком, поди, выгляжу», — подумал он и вздохнул.
— Вы знаете, Иван Михайлович, — говорила ему Адашова, — вы знаете, что для меня Ханин сделал? Он через газету на наш завком нажал, чтобы меня в Москву отправили учиться в театральный техникум. И они с Ликой меня на вокзал провожали. А Лика где? — спросила она.
— Лика умерла, — сказал Ханин, — от дифтерита шесть дней назад.
И, вытащив из жилетного кармана сигарку, закурил.
Они долго еще разговаривали, Лапшин смотрел на Адашову, на ее тонкую белую шею и худые руки и испытывал такое чувство, будто он здесь давно и будто Адашова не полузнакомая ему женщина, а близкий и верный человек.
— Что ж, поедемте? — спросила она.
Лапшин глядел в ее широко раскрытые глаза и не понимал.
— Иван Михайлович, поедемте! — громко повторила она.
— Так точно, — сказал он, — я готов.
У Нарвских ворот шедший впереди грузовик на полном ходу сбил крылом переходившего улицу краснофлотца, свернул в переулок и потушил огни. Лапшин, не тормозя, обогнул распростертое на мерзлой мостовой тело, рванул поводок сирены и носком ботинка нажал железку.
Грузовик уходил.
— Это мне неинтересно, — сказал сзади Ханин, — ты нас всех теперь поубиваешь.
