— Не извольте беспокоиться! Полный порядочек! Был тут один, по прозванию Козодой, — наладили в отделение.
— Кривой, что ли?
— Так точно.
— А прилавок кто разворотил?
Заведующий смущенно улыбался.
— Поцарапались тут две мышки.
— То-то мышки! — сказал Лапшин. — А еще культурная пивная! Безобразие разводите! Ваша как фамилия?
— Разводящий, — сказал заведующий.
— Так вот, чтобы был порядок!
— Слушаюсь.
— И никаких мышек! И руки надо чистые иметь! Попятно?
Он ушел, коротко козырнув. Дома разделся, снял телефонную трубку и заснул с нею в руке — не успел ее повесить.
Его разбудила Патрикеевна, — нужны были деньги — идти на рынок. Он долго ничего не понимал, потом сказал:
— Поди ты, ей-богу! Откуда у меня деньги перед получкой?
— У меня есть свои, — сказала Патрикеевна, — могу на свои в долг сходить. Вы запомните!
— Ну и чудно!
Он проспал еще минут десять-пятнадцать и, проснувшись, вдруг вспомнил вчерашний свой разговор с Бычковой. «Им бы квартиру дать, — сонно думал он, — под охру бы всю. А? С кухней, с уборной, с ванной, чтобы культурненько. И с медной дощечкой на дверь». Он дремал, ворочался на воющих пружинах матраца и сквозь дремоту вдруг размечтался о том, чтобы всем работникам своего отделения выдать по квартире, «А чего ж, — думал он, — построю дом на сорок шесть квартир — и пожалуйста! И распишусь!» И, уже заснув, он сделал такое движение рукой под одеялом, как будто расписывался. «И семафор, — решил он, — и двадцать пять этих…» — Он что-то забыл, взглянул на новый дом и сказал: «Вот чудненько!» И понял, что все это ему приснилось. «Ничего, построим, — думал он, — и Ваське комнату дадим! Хорошо бы рояли в квартирах, пальмы. Телевизоры, черт бы их драл, бассейн там плавательный».
— Вставай, Васюта, — сказал он. — Пора!
Встал, вскипятил чайник и сел за стол в кальсонах с завязками, почесывая голову.
— Здоров? — спросил он.
— Ослабел, — сказал Васька, — Пропал мальчик!
Все утро Лапшин не мог отделаться от мыслей по поводу дома и, вздыхая, придумывал новые и новые усовершенствования: детскую площадку, лифты, дырки в стенах, чтобы грязное белье проваливалось прямо в прачечную.
Потом привели дядю Паву — степенного, очень красивого конокрада. Покашляв в ладонь, дядя Пава сел на стул и положил руки на колени. Когда Лапшин на него взглянул, он произнес:
— Здравия желаем!
— Здравствуйте! — сказал Лапшин. — Что имеете добавить к показаниям?
— Никаких я показаний не давал, — произнес дядя Пава, — которое у вас написано — все вранье. В расстройстве был за несправедливость и наговорил невесть чего.
