Было нам трудно, люди вымотались, никто ничего после этого похода не слышал, в ушах долгое время стоял звон. А когда мы возвратились, Виктора уже похоронили на маленьком кладбище в ущелье, из которого всегда видно море. И если оно шумит, то на кладбище слышен шум валов и слышно, как пронзительно свистит ветер над морем. И все идущие но заливу корабли тоже видны отсюда.
Я знаю, что мертвому ничего этого не нужно, ему незачем, чтобы стояли над его могилой, но мне хотелось пойти и постоять над могилой Виктора, и, когда я стоял, мне сделалось грустно, что я так мало знал этого юношу. Но когда у вас несколько сот человек народу, то почти невозможно знать всех очень хорошо.
И все-таки нужно было знать его ближе.
Он не совершил ничего особо героического, он погиб на своем посту, на корабле, от раны, полученной в бою, погиб весело и просто, как моряк, а я его мало знал, мало, очень мало. Я думал, что он проще, чем он был на самом деле. Я думал, что если ему будет страшно, то я замечу это, а если ему будет больно, то это заметят все.
И оказалось, что страшно ему не было, а когда ему было очень больно, то этого не заметил даже доктор.
Мы встретились у ворот кладбища, выходя.
— А, подполковник! — сказал он.
— Капитан второго ранга, — сказал я, — вы меня уже давно называете подполковником.
— Да? — спросил Родионов.
Потом начал говорить отдельными словами, по своему обыкновению.
— Хорошо тут, немцев нет.
— Да, ничего.
— В яме не надо спать. Часовых не надо ставить. Постель.
— Постель, — согласился я.
— Чистая. Вшей никаких.
— Никаких.
Он взглянул на меня стальными глазами.
— Думаете — сумасшедший? Нисколько. Устал. Ужасная усталость. Хотите посидим на камне? Мы сели на камне.
— Нету немцев, — сказал Родионов. — Странно. И я весь, как голый. Без автомата. Без гранат. Удивительно. Что смотрите? Я ведь не моряк, я лингвист.
— А зачем вы были на кладбище? — спросил я.
— У меня там знакомые моряки. Попрощаться ходил. Уезжаю.
— Куда?
— К ребенку.
— К какому ребенку? Разве нашелся?
На щеках Родионова проступил румянец, он быстро достал из кармана гимнастерки конверт и протянул мне.
Помните, я говорил о жене моряка, погибшего в начале войны? Помните, которая взяла в Свердловске сиротку? И Гаврилов — наш инженер туда перевел денежный аттестат? Помните? Вот так сходятся и перекрещиваются судьбы людей на войне. Ребенок был сын Родионова, Сирота этот. Та женщина, которой Гаврилов перевел аттестат, долгое время запрашивала обо всех Родионовых и, наконец, нашла. Письмо с фотографией мальчика пролежало теперь тут более месяца.
