объясняя, каким наукам научают персы приготовляемого царствовать отрока, тогда я точно помню слова сего божественного мужа, да и ты, Максим, припомнишь их вместе со мною:
«Отрока, едва минет ему дважды семь лет, забирают к себе так называемые царские дядьки, избраны же они персами за то, что в поколении своем почитаются наилучшими, а числом их четверо: мудрейший, и справедливейший, и скромнейший, и храбрейший. Из оных один научает и магии по уставу Зороастра, сына Оромаздова,39 то есть угождению богам; он же научает и царской науке».
26. Слышите ли вы, скудоумные обвинители магии, слышите ли вы, что магия есть искусство, угодное бессмертным богам, коих умеет верно ублажить и верно уважить, а стало быть, что магия благочестна и сведуща в делах божеских, издревле знатна славою зиждителей своих Зороастра и Оромазда, что она — первосвященница небожителей, ибо первенствует среди царских наук, а потому у персов случайному человеку стать магом ничуть не более возможно, чем ненароком сделаться царем? Тот же Платон в другом своем сочинении оставил нижеследующую запись о некоем Залмоксисе, который был родом фракиянин, но причастен помянутому искусству: «Заклинания суть словеса прекрасные».40 Ежели так оно и есть, то почему не дозволено мне знать ни прекрасных словес Залмоксиса, ни священнодейства Зороастрова? Впрочем, ежели обвинители мои думают, как думает чернь, будто сущий маг — это тот, кто из бесед с бессмертными богами усвоил некие неслыханной мощи колдовские заговоры и оттого имеет силу сделать все, чего ни пожелает, — ежели так, мне остается лишь подивиться, как это они не побоялись обвинить того, кто по собственным же их утверждениям столь могуч! Да ведь от такого сокровенного и божественного могущества никак не уберечься, здесь привычные способы не годны. И то сказать: кто призывает к суду убийцу, тот сам является с провожатыми; кто доносит на отравителя, тот сам ест с опаскою; кто уличает вора, тот получше стережет свое. Но если кто обвиняет мага — из тех магов, которых они тут называют магами, — и подводит его под смертный приговор, то какими провожатыми, какими опасками, какими сторожами охранит он себя от незримой и неизбежной погибели? Ясно, что никакими, а значит, в подобном преступлении может винить только тот, кто сам ни во что подобное не верит.
27. И тем не менее из-за некоего едва ли не общего для всех невежд заблуждения философам доводится слышать именно подобные нарекания. Иные — те, которые исследуют простые и самодостаточные причины вещей, — почитаются нечестивцами потому, что они-де якобы не признают богов, как, например, Анаксагор, и Левкипп, и Демокрит, и Эпикур, и все прочие испытатели природы. Иные же — те, которые пытливо следят пути вселенского промысла и с превеликим усердием славят богов, — как раз они-то и слывут у черни магами и чародеями, словно они сами умеют делать все то, о чем знают, как оно делается: слыли же колдунами в древности и Эпименид, и Орфей, и Пифагор, и Остан, а после похожие подозрения внушали и Эмпедоклова «пречистота»,
