Павел подумал о своей квартире, где все так удобно, продуманно, нет никаких лишних вещей… Про себя он называл новое обиталище «своим просторным холостяцким флэтом»[5]. При одной мысли, что там появится Юлька, с ее безалаберностью и вечной привычкой все разбрасывать, ему стало не по себе.
Очень захотелось ему сейчас оказаться там, остаться одному, включить хорошую музыку, может быть, немного почитать перед сном. А еще лучше – поработать, еще раз посмотреть пленумы Верховного суда для дела о… Интереснейший прецедент есть! Но ведь нельзя просто так встать и уйти. Воспитание, будь оно неладно, не позволяет.
А Юлька ждет ответа, и глаза у нее такие… Ах, как некстати сейчас все эти заполночные посиделки с выяснениями отношений!
Можно было бы, конечно, сказать что-то неопределенно-обтекаемое – про то, что очень занят на работе, что нужно все обдумать, разобраться в своих чувствах и скоропалительных решений не принимать. Чай, уже не дети оба… А там, глядишь, и само рассосется как-нибудь.
Павел уже совсем приготовился сказать что-то в этом роде, но взглянул Юльке в глаза – и не смог. Это было бы нечестно по отношению к ней. Все-таки не один год провели вместе, и она тоже старалась помочь ему, чем могла, так зачем же мучить человека, давая напрасные надежды?
Он глубоко вздохнул и бухнул, словно с моста в реку – совсем как много лет назад, когда впервые пригласил ее танцевать в кафе:
– Юль, ты извини… Но что прошло, то прошло.
Видно, такого она не ожидала. Глаза у Юльки стали такие, словно он ударил ее.
– Ах вот как? – Она еще старалась «сохранить лицо» и старательно улыбалась, но улыбка выходила жалкая, кривая, словно у нее зубы болят. – Ну как хочешь. – Она бросила на стол скомканную салфетку, встала с места, хотела было подхватить свою сумочку, но ремешок зацепился за спинку стула. Юлька дернула изо всех сил, ремешок лопнул, сумочка упала, и всякие мелочи, что женщины зачем-то таскают с собой, раскатились по полу. Она принялась подбирать их. Павел наклонился, чтобы помочь, и увидел, что она плачет.
– Юль, ну ты что? – бестолково повторял он. – Не надо, перестань, пожалуйста!
Другие посетители оглядывались на них, и даже официанты косились. Хотелось прекратить эту дурацкую сцену как можно скорее.
– А то! – Она повернулась к нему, и лицо у нее было такое злое и несчастное, перемазанное растекшейся тушью, что даже сердце дрогнуло на мгновение от жалости. – То самое! Я на тебя лучшие годы потратила, а ты… Как человеком стал, так не нужна больше?
