В поисках вечного града | страница 45



«В Иисусе осуществляется абсолютная реализация нашей жизни. С Ним смерть становится новым рождением. С Ним старость перестаёт быть осенью, но превращается в зарю, с которой начинается день, полный света, рассказать о котором невозможно», — так писал Жак Лёв в 1992 году. Теперь он созерцает этот свет.

“I have a dream”[1]

К 70–летию со дня рождения Мартина Лютера Кинга

Чёрная Америка всегда достаточно агрессивно боролась за свои права. Лейтмотивом этой борьбы была ненависть к белым, в которых аболиционисты видели врагов, достойных самой жестокой расправы. Белые смотрели на черных свысока, негры отвечали им тем же, считая, что в идеале расовой сегрегации должны подвергнуться белые. Ответом на расизм белых становился черный расизм, куда более страшный в силу горячего темперамента афроамериканцев. При этом, если расизм белых все‑таки ограничивался американскими законами, то главной особенностью черного расизма была его полная непредсказуемость: замешенный на крови, боли и памяти о рабстве и о тех чудовищных издевательствах, которым негры подвергались в XIX веке, на представлении о том, что страдающий и угнетенный всегда прав, он оказался ничему и никому неподконтролен. Родившийся 15 января 1929 г., Мартин Лютер Кинг начал свою проповедь в эпоху особенно острого противостояния между черными и белыми. Сын баптистского пастора и известного борца за права негров, он еще в юности познакомился с учением Махатмы Ганди о ненасилии и осознал, что это учение должно быть осмыслено на основе Евангелия. В свете того, что в Нагорной проповеди говорит Иисус, и, главное, в духе библейского представления о человеке, который сотворен по образу и подобию Божию, Кинг увидел в ненасилии оптимальный ответ по вызовы зла. Ответ, который дается не на языке истории, но на языке самого Бога. По мнению Кинга, «ненасилие — это не бесплодная пассивность, но могущественная сила, которая в состоянии привести к серьезнейшим изменениям в обществе». Кинг, ставший по примеру отца баптистским пастором, называет ненасилие «оружием любви» и призывает своих чернокожих прихожан почувствовать, что Бог ждет именно от них любви к врагам, причем не какой‑то абстрактной любви, а той, что проявится здесь и сейчас.


Кинг — типичный американец. Он любил свою страну и, безжалостно обличая ее тогдашнее состояние, в то же время постоянно говорил о том, что со времен Авраама Линкольна в Америке накоплен огромный потенциал демократических традиций, которые открывают перед человеком уникальные возможности в области прав человека. Он подчеркивал, что таких условий нет ни в Китае, ни в России, ни во многих других странах, где процветает тоталитаризм и личность человека задавлена государством. Кинг — чернокожий. В его сердце живет мечта американского негра о том, что наступит день, когда все люди возьмутся за руки и вместе запоют радостный псалом во славу Бога. Само слово «мечта», взятое из негритянского фольклора эпохи рабства, становится ключевым в лучшей из его проповедей. Кинг говорит в ней, что он мечтает, как в Алабаме «маленькие черные мальчики и девочки смогут взять за руки маленьких белых мальчиков и девочек, чтобы гулять вместе как братья и сестры». На языке чернокожего он говорит не о рае для негров, но о той Америке, где о человеке будут судить не по цвету кожи. В мечте черного американца он сумел разглядеть чаяния человека вообще, мечту того, кого можно назвать потомком Адама, ибо каждый из тех, кто живет на земле, — для него прежде всего человек, а уже потом негр, белый, протестант, католик, еврей и так далее. Кинг мечтает о том дне, когда «все дети Божьи, черные и белые, евреи и язычники, протестанты и католики, смогут взяться за руки и запеть старый гимн американских негров: “Наконец мы свободны, наконец мы свободны, хвала Всемогущему Богу за то, что теперь мы свободны”».