Кабинет был почти таким же, как в Нефрите, только больше. Койка под застекленным потолком, рентгеновский аппарат, саквояж цветоподборщика, застекленные шкафы с повязками и кое-какими инструментами. Здесь была даже дуговая лампа — на тележке, приткнутой к стене.
— Какое счастье! — сказал отец, завидев меня. — Это всего лишь ты.
Он пошел к шкафу с персональными карточками и положил на место ту, что держал в руках.
— Могу уделить тебе только пять минут, — объявил он, роясь в куче запросов на лечение, каждый из которых нуждался в его подписи, поставленной задним числом. — Охристый оставил дела в ужасном состоянии. Я вычислил для пяти женщин хромовуляцию за этот месяц, насморк так и косит местных, а главное — Охристый продавал налево городские карточки!
— Здесь только об этом и говорят, — сказал я, желая показаться осведомленным. — И много он продал?
Отец откинулся к спинке кресла-вертушки и горестно покачал головой.
— Я не считал. Но всего около полутысячи за несколько лет. Нарушение двадцати семи правил и к тому же клятвы хроматиколога!
— О-о! — Я был поражен дерзостью Робина.
Строгое выполнение правил обеспечивалось не только суровостью наказания, но и боязнью быть пойманным.
— Есть еще несколько сотен, — отец подошел к шкафу с карточками и стал рыться среди шестидюймовых конвертов, — но в основном это те, которые ему не удалось сбыть на бежевом рынке. От грибка ног, от раннего облысения, от усыхания мошонки — вот такие остались.
— А ошибочного самодиагноза не было?
— Думаю, нет. Де Мальва считает, что он злоупотреблял цветами — за пределами светло-зеленого или даже линкольна.
— «Ловля лягушки»?
Отец пожал плечами.
— Не знаю. Если да, неудивительно, что Совет вынес заключение о несчастном случае. Большое одолжение для семьи и всего города.
Это все объясняло. «Ловлей лягушки» занимались заядлые зеленари, чья кора мозга была выжжена до такой степени, что даже линкольн уже не действовал. Они ходили в Зеленую комнату и балдели там от цвета, который люди обычно видели только один раз в жизни — перед выходом из комнаты. Цвет этот назывался «сладкий сон»: человек отключался от него через двенадцать минут и умирал через шестнадцать, но за эти двенадцать минут каждый синапс мозга превращался в мощный фонтан наслаждения. Из Зеленой комнаты никогда не доносились крики боли или страха — только экстаза. «Ловля лягушки» была опасной игрой. Рассчитаешь правильно — и ты на верху блаженства. Рассчитаешь неверно — и ты годишься только на мыло.
