Ведущая газета оказала мне высочайшую честь, предложив описать скачки на Мельбурнский кубок, но я уже писал о скачках и знал, что это не моя тема. Меня больше интересовали пожилые люди, всю жизнь создававшие эту страну или управлявшие ею. Они откровенно разговаривали друг с другом и пользовались незнакомым для меня политическим жаргоном. Как всегда, я больше узнавал из того, что говорилось и подразумевалось в их беседах между собой, чем мог бы выяснить, задав сотню вопросов. И в один из теплых вечеров я присутствовал на съезде лейбористской партии, где обсуждалось, заказывать ли крайне необходимые спасательные шлюпки в Англии или повременить с заказами до тех пор, пока их можно будет изготавливать в Австралии под руководством лейбористов по лейбористским расценкам.
После этого мои воспоминания об Австралии насыщены поездами, перевозящими меня в ночные часы от одного слишком уж фешенебельного вокзала к другому, огромными небесами и примитивными буфетами, где я пил горячий чай и ел баранину, а тем временем горячий ветер, напоминающий пенджабский лоо, дул сильными порывами из пустыни. Мне казалось, что это суровая страна и сами ее жители — вечно раздраженные, видимо из-за климата, — своим поведением делают ее еще более суровой.
Ездил я и в Сидней, населенный тогда множеством досужих людей, они ходили без пиджаков и приятно проводили время. Эти люди говорили, что они новые, юные, но со временем добьются замечательных успехов, и обещание это с честью сдержали. Затем я отправился в Хобарт[139], на Тасманию, чтобы выразить почтение сэру Эдварду Грею[140], он был губернатором Кейптауна и во время сипайского[141] восстания 1857–1959 годов на свой страх и риск отправил в Индию корабли с войсками, предназначенными для какой-то местной войны, вспыхнувшей за спиной у него в колонии. Сэр Эдвард был очень стар, очень мудр, дальновиден и обладал мягкостью, сопутствующей силе особого рода.
Оттуда я отправился в Новую Зеландию пароходом (по тем большим морям я неизменно плавал на маленьких, хрупких каботажных суденышках) и на подходе к Веллингтону[142] увидел именно там, где было сказано, «Пелоруса Джека», огромную белоносую акулу, считавшую своим долгом эскортировать суда в гавань. «Джек» пользовался особым покровительством законодательной власти, объявившей его неприкосновенным, однако через несколько лет какой-то мерзавец выстрелом ранил его, и больше он не показывался. Веллингтон оказался еще одним миром дружелюбных людей, более похожих друг на друга, чем австралийцы, крупных, с длинными ресницами, удивительно красивых. Может, тут я не совсем объективен, так как не меньше десяти красивых девушек приглашали меня покататься на большом каноэ при лунном свете по тихим водам Веллингтонской гавани, притом каждая откладывала ради этого все дела. Собственно говоря, меня везде встречали приветливо. Поэтому я не заслуживаю похвал за точность деталей в своих работах. Один друг давным-давно упрекнул меня в том, что у меня «доходы как у принца, а почет как у посла», и не ценю этого. Он даже назвал меня, помимо всего прочего, «неблагодарной собакой». Но что, спрашивается, мог я делать, кроме того как продолжать работу, стараться что-то добавить к удовольствию тех, кому она доставляла удовольствие? Неоплатное улыбками и рукопожатиями не оплатить.
