— Власть, — старик заложил порцию табака за щеку, сунул туда же стружку-утлап. Пожевал. — Твоего хозяина, Кирюшка, купца Астаха выгнал, тебя выгнал. Речных людей обманывать запретил… Хорошая власть!.. Не то что Колочак.
— Хорошая власть… — передразнил Кирюшка и сжал кулаки. — Что ж ты в таком разе, пенек таежный, августейшую фамилию оставил? — Показал глазами на лист с семейством царя.
— Давно висит. Пущай себе… Больно одежда на царе с царицкой красивая. Из наших зверюшек, поди, сшили.
— Вот дожили, язви тя в душу, — вздохнул пожилой гребец, и длинное лицо его стало оскорбленным. — Помазанника божьего токмо из-за одежки и почитают шайтанщики. Как же это, Степа? — Пристукнул прикладом о пол. — Оне ведь хрещеные аль нет?
— Хрещеные, Парамонов, — подтвердил напарник. — Только я так думаю, что энтот остячишка, — и лениво, сонно посмотрел на старика, — большевик. Вишь, и бороду, как у главаря ихнего, завел. Под него, знать, ладится. Тутошним председателем Совнаркома себя, небось, мнит…
Парамонов сморщился, захихикал, словно завсхлипывал; Степан широко раскрыл рот, набрал побольше воздуху и захохотал. Рассмеялся и Кирюшка. Даже Арчев улыбнулся — нехотя, не разжимая губ.
Ефрем-ики невозмутимо посматривал на неизвестно с чего развеселившихся чужаков.
Кирюшка неторопливо потянулся через нары к стене, сорвал портрет Ленина. Смял, отбросил вялым и небрежным жестом под ноги хозяину стойбища. Ефрем-ики не шелохнулся, только табак жевать перестал.
Кирюшка выпрямился, охлопал ладони, показал пальцем на статуэтку.
— А это у тебя кто? — и скосил глаза на Арчева.
— Нум Торыма дочь, — спокойно пояснил Ефрем-ики. — На охоте помогает, видишь, с копьем, — и перевел тяжелый взгляд на Степана.
Тот, покряхтывая, присел на корточки, цапнул двумя пальцами скомканный портрет и брезгливо швырнул его в печку.
— Откуда у вас эта фигурка? — хрипло спросил Арчев. Кашлянул, прочищая горло.
— Стояла в урмане Отца Кедров. Мой отец, отец моего отца там с ней, с Им Вал Эви, разговаривали. А я сюда принес. Две зимы назад. Когда колочаки зачем-то в имынг тахи свернули, — Ефрем-ики выплюнул черно-зеленую табачную кашицу, растер ее пяткой. — Зачем ты туда ходил, Кирюшка? — поинтересовался, не поднимая головы.
Парамонов и Степан насторожились. Арчев прищурился.
— Разве я тех нехороших людей на имынг тахи водил?! Не я, ей-богу, — прижал ладони к груди Кирюшка, заморгал оскорбленно, — Ваш же остяк, Спирька, привел. Помнишь Спирьку-то? Старшиной в инородческой управе был…
