— Во! — удивился Латышев. — Вы лучше меня все это знаете.
— Может, и не все, — польщенный дед заулыбался. — Чего еще читал?
— Еще? — Латышев, припоминая, наморщил лоб. — Поп какой-то о ней говорил. То ли во времена Ивана Грозного, то ли до него.
— Митрополит Симон в тыща пятьсот десятом годе, — с удовольствием объяснил Никифор. — Попрекал пермяков, что те поклоняются Золотой Бабе. — И уже почти насмешливо спросил: — Чего еще помнишь?
— Ничего больше не помню! Кроме того, что иностранцы какие-то о ней писали.
— Иноземцы? — довольный Никифор аж просиял. — Иноземцы писали, а как же! О Золотой Бабе упоминали, — он раскрыл ладонь, принялся перечислять, сгибая пальцы, — поляк Меховский, германец Герберштейн, литовец Вид, англичанин Адамс, француз Тевэ… Итальянцы Барберини да Гваньини, — старик принялся загибать пальцы на другой руке. — Окромя них Мюнцер, Дженкинсон, — вскинул кулачки, — Бельфорэ, Меркатор и прочие. И это в одном лишь шестнадцатом веке.
Резко опустил руки, поглядел победно на чоновцев, которые подошли вплотную, на Латышева и даже на Егорушку.
— Серьезное дело, — удивился молодой боец. — Это ты все в своих книгах вычитал?
— Я, парень, сызмальства книгочей. Наперед всего уважаю сочинения исторические. А к Золотой Бабе у меня особливый интерес.
— Иностранцы-то, выходит, больше наших об ней вызнали?
— Не больно-то, — с сожалением возразил Никифор. — Шибко уж непохоже описывали ее чужеземцы. Да и на картах своих рисовали по-разному. Кто — нагишом, кто — в одежке, кто — быдто сидит она, кто — быдто стоит, кто — с дитем на руках, кто — с двумя. Ежели интересуетесь, я вам покажу книжку, где все это расписано и нарисовано. — Помолчал, глядя сквозь распахнутую дверь на улицу, где уже густели сумерки. — Герберштейн, так тот и вовсе пишет, что она старуха, у которой в утробе виден парнишка, а в нем — еще один. Сын, значит, и внук.
— Ха! — поразился Семен. — Как это он в статуе ребят разглядел?
— А он энту Золотую Бабу и не видел никогда, — нехотя признался Никифор. — По рассказам ее описал… Да и протчие не видели.
— Значит, все это брехня! — твердо решил Семен. — Брехня, обман и надувательство. Бабушкины сказки!
— Ну почему бабушкины сказки? — неуверенно возразил его напарник. — Скорей уж сказанья, легенды. — Посмотрел многозначительно на старика, уверенный, что поразил его образованностью. — А в каждом сказанье есть доля правды…
— Брехня! — еще решительней заявил Семен.
— Может, и так, — вяло согласился старик, посматривая на Латышева, который, не обращая внимания на спор, старательно постукивал молотком по крышке бочки. — Только знайте: были у остяков золотые кумиры. Были! — Никифор притопнул в сердцах. — Одного идола — Ас-ики, рыбьего бога то исть, видел шибко ученый человек Григорий Новицкий. Он в позапрошлом веке помогал Тобольскому и всея Сибири митрополиту Филофею крестить местных людишек… — Старик оживился, голос его стал звонким. — Энтот самый Новицкий так описывал Ас-ики: бысть же сей бог рыб доска некая… — Никифор полузакрыл глаза, загундосил нараспев, по-церковному. — Нос — труба жестяна, очесы стеклянны, а грудь — золотая!
