И когда они остались вдвоем, некоторое время было какое-то замешательство. Слышалось, как забивают гвоздями ящики с райкомовским архивом, с имуществом. Звякнуло и полетело стекло из разбитого окна, через которое грузили на машину разные вещи. Секретарь райкома, подвижной молодой человек, словно растерялся. Его обычно твердый, чуть жесткий голос был теперь тихим, взволнованным. Вспотевшие пряди волос налипли на лоб, жарко блестели утомленные, покрасневшие от бессонницы глаза.
— Знаете, Мирон Иванович, до чего обидно, больно! На самую гору вышли, куда поднялись, а теперь — что? Все торчком, все на слом, на погибель. Зубами, кажись, перегрыз бы горло тому, кто осмелился выступить против нас. Вы старше меня, не так волнуетесь, а у меня сердце горит, разрывается на куски… Просился остаться… Нет, у тебя, говорят, нет нужного опыта, вот Мирон Иванович за весь район справится. А я моложе вас, мне стыдно, поверьте мне, стыдно перед вами. Ну, бывайте, родной мой, дорогой… Кстати, семью вашу мы на грузовик прихватим.
— Спасибо, сынок, но у меня прихварывают дети, просто невозможно вывозить их теперь. Ну, бывай, сынок!
И слово «сынок», с которым он никогда раньше не обращался к секретарю райкома, сейчас прозвучало просто и естественно. Они сердечно расцеловались, и Мирон Иванович пошел к выходу.
С ним подчеркнуто почтительно поздоровался старик с на диво редкой бородкой, с сухим морщинистым лицом, на котором бегали, метались желтоватые с прозеленью глаза.
— Мое почтение дорогому Мирону Ивановичу… — гнусаво прошамкал старик.
Мирон Иванович взглянул на старика и невольно поморщился.
— Добрый день. По какому делу?
— Да вот хотел зайти в райком к товарищу секретарю. Вижу, беспокойство вокруг серьезное, райком будто собирается уезжать, видите, грузятся… Значит, думаю, эвакуация начинается… Очень даже просто-с… А у меня — государственное имущество, деньги… а я никогда чужой копейкой не жил… Вот и хотел к товарищу секретарю зайти, чтобы спросить, куда они товар мой прикажут погрузить, кому деньги сдать… На железную дорогу везти, или машины подадут? Не должно же погибнуть государственное добро, когда — не про нас будь сказано — неприятель так близко.
— Ладно, ладно… Секретаря вы, однако, не беспокойте, идите к своему непосредственному начальству по торговой части и с ним решайте вопрос.
— Что же делать, если у моего начальства полное затемнение началось в голове, не знает куда и что… А секретарь, он все знает, что к чему.
