- Может и нам, а? – Вова оглядел аудиторию. Ответить ему никто не решился. Страх в этом зале пробежал по спине каждого, он сковывал, связывал по рукам и ногам. Никита все еще смотрел на Марину, глаза ее были широко раскрыты, ей явно тоже было страшно. Она растерянно смотрела то на одного, то на другого однокурсника, нигде не находя и намека на хоть какую-то поддержку. Может, стоило подойти к ней? Постараться успокоить? Возможно, сейчас настал тот самый шанс, которого он ждал? А что он ей скажет? Что все будет хорошо? А будет? В любом случае, и себя занять хоть чем-нибудь было просто необходимо. Не сидеть же тут, как вросшему в этот чертов стул? Он начал медленно подниматься из-за своего места. За дверью стихало. Одинокий топот запоздало пронесся по коридору. И воцарилась окончательная, бесповоротная тишина. Студенты погрузились в нее с головой, каждый на своем месте, каждый в своих мыслях. Никита был готов поклясться, что любое резкое движение может заставить кого-нибудь немедля выпрыгнуть из окна. Он почти бесшумно, аккуратно прокрался мимо своих товарищей. Еще пара шагов и цель будет достигнута. Марина, как в прочем и всегда, не обратила на крадущегося к ней юношу никакого внимания. Она сжимала трясущейся рукой свой маленький розовый телефон и неотрывно смотрела в сторону двери. Никита проследовал за ее взглядом и прислушался. Где-то далеко, тишину нарушали чуть слышные шаги. Медленные, шаркающие, они становились все ближе и ближе. За дверным стеклом промелькнула чья-то тень. Она не задерживаясь проскользила мимо двери дальше по коридору. В этот момент, казалось, все затаили дыхание. По крайней мере, Никита мог поручиться в этом за себя самого. Он и после не решался вдохнуть спертый воздух аудитории, пока Шенкевич, его не окликнул, выводя тем самым из странного и какого-то мутного состояния.
- Ник! Может, пойдем? Все пойдем! Слышите?
Удаляющиеся звуки шагов мгновенно стихли. Кто-то остановился по ту сторону стены, похоже, отреагировав на голос Шенкевича. Спустя секунду, человек или, что там еще было, стал возвращаться к двери. За стеклом показался овал чьей-то головы. Оно не было прозрачным, сепиевая вставка, для красоты. Хотя, о какой уж тут красоте можно было вести речь? Аудитория, как аудитория. Дверь, как дверь. Стекло, млять, как стекло. Дверь чуть скрипнула, отворившись, и в зал буквально ввалился Эдуард Максимович. Лицо его, казалось, искажала ужасная рвущая боль. Одна нога была вывихнута в ступне, он шаркал ребром ботинка, оглядывая аудиторию страшными побелевшими зрачками. Вова медленно встал. Его рот был открыт от неожиданности и ... да, проще сказать, он оторопел! Все в аудитории оторопели! Не веря собственным глазам, Шинкевич попытался заговорить. У него это получилось, хотя и с некоторыми запинками. Будто тот уж лет десять хранил обет молчания, и вот, наконец, решился его нарушить.
