— Георгий Петрович, мне показалось, что в
келью старца Варнавы со дня его смерти никто не входил.
— Очень может быть. Насколько помню, на двери,
которая ведет в нее, всегда висел замок. Да и что там было делать? Поселиться
там нормальный человек не мог.
— Выходит, меня, — с улыбкой заметил я, — вы
не относите к их числу.
— Конечно. Ни вас, ни старца Варнаву.
— Ну на этом спасибо.
— Что касается товарища Овчарова, то ему там
тоже делать было нечего. Он был не дурак и знал, что доказательств шпионской
деятельности старца Варнавы в его келье не найдешь. Да и не нужны ему были
доказательства. Каких-либо ценностей там также быть не могло. У того, кто хоть
раз видел старца Варнаву, и мысли такой не возникало. Было, правда, еще одно
обстоятельство... Существует предание, что старец Варнава предрек мученическую
смерть всякому, кто войдет в его келью. Это чепуха, конечно, он говорил о
мученическом, голгофском пути обитателей кельи, таких, как он и вы, но в
восприятии невежественных, суеверных людей подобные высказывания могли
приобрести искаженный смысл. А наши доморощенные атеисты, согласитесь,
невежественны и суеверны.
— Думаю, вы близки к истине. Не буду вас
больше беспокоить. Увидимся в храме перед службой. Объясните только, как найти
могилу старца Варнавы. Я хотел бы отслужить у нее панихиду.
— Прямо сейчас?
— Ну конечно.
— Без санкции Валентина Кузьмича?
— Не будем осложнять жизнь ни ему, ни себе.
— Такой подход мне нравится.
Георгий Петрович легко встал с кровати. На нем
была длинная, почти до пят, белая рубаха, наподобие той, в которой постригают и
хоронят монахов, — он надел ее, приготовившись к смерти, к смерти, которую
неожиданно пришлось отложить. Он оказался маленьким и щуплым, почти на целую
голову ниже меня.
— Сейчас, сейчас, отец Иоанн. Обождите
минутку. Вот только надену подрясник. Жена не погладила его, но ничего, это не
самое главное. Я всегда надевал его только в храме. Теперь впервые пойду в нем
по городу открыто! Вот и все. Я готов.
Георгий Петрович расчесал гребенкой длинную седую бороду и
остатки волос на голове, заплетенных в тонкую косичку.
— Идемте, отец Иоанн!
С какой торжественностью прошествовал Георгий Петрович в
черном подряснике по длинному коридору коммунальной квартиры впервые за
шестьдесят лет открыто, не таясь, с величавым достоинством отвечая на
приветствия соседей, оторопело глядевших на него, как на воскресшего Лазаря! С
таким же величественным видом он шел рядом со мной по улицам города. Он был
счастлив, и невозможно было поверить, что этот человек полчаса назад неподвижно
лежал на постели со скрещенными на груди руками и ждал смерти. И ведь умер бы —
вот что самое удивительное!
