– Ну как можно было, прожив столько лет среди эмигрантов, заполнить всю книгу описанием одних отрицательных типов… и не показать ни одного стоящего уважения или хотя бы сочувствия человека? — заметила я. — А ведь там было немало талантливых и порядочных людей, не имеющих возможности вернуться на родину.
— Я сама не люблю эту книгу, сожалею о ней, — сказала Наташа.
Я рада, что тот непростой разговор состоялся. Мы хорошо поняли друг друга, и книга больше не «стояла между нами».
Да и писалась она, вероятно, под влиянием еще новых встреч и впечатлений… Даже много позже, идя по улице в Париже и услышав разговор по-русски двух не по-французски одетых людей, я невольно улыбнулась. Заметив это, они сразу замолчали. Я замедлила шаг и услышала вдогонку: «…это одна из недорезанных…»
«И это люди моей родины? — горько подумала я тогда. — Нет, час всепрощения, видимо, еще не настал…»
Но вернемся к Наташе. Как хорошо мы поговорили! И я была рада, что она сказала мне, как когда-то: «Как мне легко с тобой говорить. Ты понимаешь меня с полуслова. Мы с тобой на одной волне…»
Я повозила Наташу по здешним окрестностям. Она удивлялась, что во Франции есть еще такие дикие места. Доя пущего эффекта лесная косуля перебежала нам дорогу под самым носом автомобиля.
«Ну а как твои стихи?» — спросила Наташа, когда мы вернулись с прогулки. И процитировала наизусть мой стишок о березке.
Я березку вдруг захотела
Посадить у окна в саду,
Но фантазиям нет предела,
Только силам есть, — на беду.
Тут березка! Но я — сломалась.
Видно, вышел просчет в пути:
Мне осталась такая малость,
А березке еще расти.
И кому, и что она скажет —
Русским сказом, если не мне?
Ведь берез на кладбище даже
Не посадят в этой стране.
Здесь береза — дров не дороже,
И еще зовут, как назло,
Грубым именем, так похожим
На жаргонный пошиб: було
[69].
– Хорошо! — сказала Наташа, — но почему это все эмигранты всегда пишут о березках?
Позднее в ответ на ее вопрос я написала еще одно стихотворение, посвятив его ей.
Я написала это стихотворение, когда Наташа уже уехала. И когда я осталась одна со своими кошками и собаками. И с французами, которые при всей их любезности русских стихов понять не могут. И то, что перед отъездом сказала Наташа: «Тебе надо издаваться у нас», шевельнуло во мне какое-то неясное чувство вроде сожаления. «У нас» — а где это мое «у нас»? Я все-таки — «у них»…
Просто я загрустила оттого, что Наташа уезжает… Но я очень надеялась, что она приедет ко мне вновь. И вдруг этот страшный звонок. Наташа…
