А приехал он нынче из самой
настоящей сибирской глухомани, куда их забрасывали аж вертолетом, как десант
какой. И рубили они в тайге просеку под линию высокого электричества. Что
только с ними, горемычными, там не случалось: и комары их кусали, и гнус поедом
ел, и медведи с волками провизию их таскали, и беглые из острогов каторжане их
тиранили, и жара их палила, и мороз обжигал.
Ехали они всей бригадой назад
целых две недели. Сначала вертолетом, потом вездеходом, потом самолетом. В
аэропортах они отдыхали в гостиницах да ресторанах, потом снова летели и снова
отдыхали. На отдыхе и переездах половину заработков своих проели.
Мне пришлось работать при них
вроде переводчиком, потому как разговор моего друга Юрия Палыча — как есть
продолговатый. Человек он малословный и всегда имеет задумчивость в манерах и тяготу
в голосе. К примеру, Палыч, поглаживая усики ладошкой, говорит: «Э-э-э, ну-у-у
там… Мы это… по-о-о-ошли. А-а-а… Если ле-е-е-е-е-е-ес. То-о-о-о-о мы-ы-ы…
Во-о-а-а-ат.»
В это самое время я для общего
понятия перевожу гражданину лейтенанту Павлику: «Тайга стояла окрест частоколом
могучих лиственниц и кедров, которые, значит, своими раскидистыми кронами
закрывали нам полнеба. Подивившись красотою таежной вселенной, подняли мы наши
пилы и топоры мозолистыми руками и пошли продираться на делянку сквозь чащобу.
В это самое время громадные, с лошадь Пржевальского, комары покрывали наши
обветренные лица жужжащим роем, безжалостно впиваясь во все открытые участки
кожи и пия из нас кровушку до полного своего набухания и отвала. А из-за
густого подлеска к нам вероломно подбирался гнус и облеплял черной копошащейся
массой все на нас и вокруг нас. Короче, все, что шевелится. Но мы, превозмогая,
продолжали держать твердый шаг, горя лишь одним желанием: выполнить и
перевыполнить дневную норму. За нашими крепкими спинами смыкалась, словно дверь
в наш подъезд, вечная таежная чащоба. И был день, и была работа, и был смысл
бытия…»
В течение перевода одним глазом я
наблюдал за рассказчиком, чтобы по скупому движению его суровых губ и
шевелениям пальцев рук и ног понять, сколь точно мне удается передать ходовое
продвижение его мысли; другой глаз мой следил за Павлом, чтобы он, значит,
правильно понял мой пересказ. И если Юрий Палыч суровел на моем левом глазе, то
на правом глазе — лейтенант Павел размягчался дружеским смехом, все ниже ложась
на стол посреди тарелок. Веселый человек наш Павлик, право слово!
