Что померещилось Витьку ¾
неизвестно. Только он, оглядываясь, будто его кто пугает, стал двигаться к
аналою. Его скуластое лицо перекосил ужас. Рухнул на колени перед батюшкой и
зарыдал. Отец Паисий положил ленту епитрахили на склоненную голову. Тот утих и
стал громким шепотом перечислять «окаянного своего жития деяния». На Крестном
ходе он сам вызвался нести тяжеленную пудовую хоругвь. И впервые в жизни вместе
со всеми вопил до хрипоты «Христос воскресе!»
На Светлой седмице Виктор ¾
именно так стали его называть ¾
ездил в райцентр. Оттуда привез деньги, снятые со сберкнижки и, не заходя
домой, все сбережения до копейки отдал батюшке. Месяца три его жена громко с
воем причитала и изощренно ругалась. Только Виктор стоял, как стена, упрямо
поджав тонкие длинные губы. А потом все сбережения селян быстро обесценились.
Уж и коммунисты их грабили да на цепь сажали, но сыночки ушлые, тех
коммунистов, еще более ¾ эти
вовсе без копейки на черный день оставили. На селе говорили: «Всех демократы
ограбили, только Виктор успел деньги Богу отдать».
Как получил отец Паисий деньги жертвенные, так задумался
крепко. Столько потребностей было, столько дыр зияло — не счесть. Цены опять же
ползли в гору. Подумал, помолился батюшка и решил на эти деньги храм побелить,
да еще оцинковки купил на купол. С Божьей помощью удалось в захолустном
магазине материалы купить по старым ценам. Он еще пошутил: если бы торгашом
был, можно было бы денежки удвоить. Только знал отец Паисий и ответственность
перед Богом за каждую жертвенную копеечку. Знал и то, как за лукавство Господь
наказывает, а за простоту обогащает. Виктор сам же и помогал батюшке в ремонте.
Да еще братьёв из соседней деревни «на подмогу выписал».
Жена Виктора показывала селянам белоснежный храм с
серебристым куполом и говорила: «Это Витенька мой эдакого белого лебедя людям
подарил. Вот!» Виктор же молча застенчиво улыбался, а на батюшку глядел, как
сын на отца.
В то время восхождение на «сорокадневную гору» у Вадима
подходило к завершению. Он находился в том блаженном состоянии, когда страсти
утихли, а в душе, казалось, установился прочный покой. И дома, и в селе он
оградился от всего, что отвлекало от «единого на потребу». Казалось, он обрел
бесстрастие, и это навсегда.
Но вот в среду… Да, именно, в среду, когда под веселое
урчание в пустом желудке будто крылья вырастали за спиной, а молитва тикала в
груди, как швейцарский хронометр… К нему привязался помысел. Тогда он еще не
знал, что это. Он «подумал», что он уже спас душу ¾ и согласился с этим. Потом он «подумал», что видно, он
стал праведником ¾ и эта мысль
нашла в нем живое согласие. И он даже на миг ощутил себя летящим над толпой,
выше всех!…
