Девушка подошла к сидящему в глубоком кресле мужчине,
закрытому большим глянцевым журналом, и в легком поклоне нависла над ним.
– Простите, не могли бы вы проявить уважение к бедной
девушке? – смущенно пропищала она тонким голоском, в котором звучала просьба,
ирония и самооправдание. Вообще-то при желании там можно было услышать гораздо
больше: все-таки ситуация нештатная, и все оказались в смущении.
– Еще чего!.. – хрустнул журналом тот, кто использовал его в
качестве щита. Впрочем, не вполне удачно: щит не мог скрыть бордовых пятен,
выступавших на руках и обнаженных щиколотках.
– Вчера вечером вы показались мне более учтивым.
– Это… Я был… того… в исступлении, – последовал ответ,
причем ноги в стоптанных шлепанцах заходили ходуном.
– Исступление – это когда душа исступает, то есть выходит,
из тела и живет отдельно, по своим душевным законам, – пояснил Борис,
старательно напоминая о своем присутствии.
– Спасибо, я в курсе, – вежливо кивнула девушка. Потом
сокрушенно обратилась к Сергею: – Мне лучше уйти?
Василий, и тем более Борис, молча, но красноречиво
возмутились такой постановке вопроса, вращая глазами и размахивая руками у нее
за спиной. Только девушка не обращала на них внимания, а видела лишь того, кто
упорно сидел за укрытием и выдерживал динамичную паузу в двенадцать тактов.
– А вы это… Чего приходили-то? – раздалось, наконец, из-за
журнала. Шлепанцы замерли.
– Да вы сами пригласили меня вчера. Вот я и пришла… – снова
пискнула она. Наконец, решительно выдохнула последний аргумент: – Я и пельмени
принесла, как вы просили. Сама лепила!
– Тогда другое дело! – ожил Сергей и отложил журнал. А трое
присутствующих увидели изможденно-пятнистое, но весьма привлекательное лицо с
мешками под голубыми глазами в обрамлении светло-русых растрепанных кудрей.
Друзьям Сергея было известно то, что девушке узнать еще
только предстоит. Ходить на поэтические вечера входило в его обязанность, но не
нравилось. Дня за два до объявленного вечера он становился раздражительным,
волновался и не находил себе места. За несколько часов до выхода пятнистый
румянец покрывал его бледные скулы, а глубоко ввалившиеся глаза возбужденно
сверкали голубыми молниями. На вечере он мог просидеть в темном углу, мрачно
цепенея от окружающего буйства, или, наоборот, впадал в неистовство, привлекая
к себе слишком много внимания. По большей части, конечно, дамского… Домой
приходил усталым, подавленно молчал и падал на кровать. Утром становился тихим,
как сытая кошка. Впрочем, как раз именно сытости ему в то утро и не хватало.
Друзья, занятые делами, как всегда позабыли о завтраке. Сергей же утопал в
кресле, внутренне переживал вчерашнее, не смотря на требовательное урчание
поэтических недр.
