— Так как? — повторили в трубке вопрос, и в интонации Федор явственно уловил нотки нетерпения. — Ты согласен?
«Да не молчи ты! — подхлестнул сам себя Федор, с трудом преодолевая это оледенение внутри себя. — Говори же что-нибудь, с тобой ведь не о погоде треплются!»
— Да, да, конечно, — онемевшими, как после наркоза, губами, наконец, ответил Федор.
Он плохо понимал, что говорит. Хотя — а что нужно говорить в таких обстоятельствах? Как будто похитители звонят тебе каждый день! Но, в любом случае, надо взять себя в руки. И — надо говорить. Во всех американских боевиках с похитителями говорят. Вот только — о чем? Да о чем угодно, господи! Нельзя же ведь просто так взять, и отдать деньги! «Ни фига себе, просто так! — хмыкнул кто-то в голове Федора. — За жизнь жены — это тебе «просто так»?! Может, еще и поторгуешься?» Ха-ха, хорошая шутка! Поторговаться — дескать, а чо так дорого-то, брателло, в натуре? Как купец на базаре… Стоп! Что там было про купца? Купец торгуется на базаре, чтобы сбить цену на товар. Купец — товар. У нас — купец, у вас — товар. Товар — лицом… Вот оно! Товар нужно показать лицом. И — есть ли он вообще, товар-то? Вот о чем нужно говорить! Только как же это сформулировать-то?
— Да, конечно, — повторил Федор, с трудом собирая мысли в кучу. — Разумеется, я согласен, только… Мог бы я услышать свою жену? Ну, вы же понимаете?
В ожидании ответа Федор затаил дыхание, но, видимо, переваривая сказанное им, в трубке молчали.
— Мы понимаем, — наконец, раздался в ответ язвительный смешок. — Сомневаешься, значит, убедиться хочешь… Ну, что ж, это можно. Подожди секунду, сейчас ты ее услышишь.
В трубке послышалось шуршание, какая-то возня, словно телефон передавали из рук в руки. «Ирина, Ирина!» — позвал Федор, прижимая трубку к уху, но там были все те же непонятные звуки. Вдруг все смолкло, раздался негромкий сухой треск, напоминавший звук электрозажигалки для газовых плит, и сразу вслед за этим Федору в уши ворвался оглушительный, душераздирающий, нечеловеческий женский визг. В этом визге были страх и боль — ужасная, огромная, всепоглощающая боль. Когда люди так кричат, их голоса становятся неразличимы, но свою жену Федор узнал бы из тысячи. Он сжался весь, как от удара током, инстинктивно зажмурил глаза, его лицо перекосила гримаса, словно это ему, а не Ирине было так больно. В тщетной попытке заглушить этот ужасный визг, не пустить его в голову, защитить от него цепенеющее сознание инстинктивно напряглись барабанные перепонки. Но визг прорвался, страшной, пронзающей мозг иглой заметался под сводами черепной коробки, раздирая Федора изнутри, скручивая его штопором, выворачивая наизнанку. Сознание отказывалось принимать вдруг оказавшуюся такой безжалостной действительность, и в опустошенном, ледяном, пустынном отчаянии, что ничем не может помочь Ирине, вообще ничего, абсолютно ничего не может сейчас сделать, Федор почувствовал, что еще чуть-чуть, и он сойдет с ума. Из последних сил удерживая себя на грани реального, Федор со страшной силой стиснул челюсти и даже не услышал, а почувствовал, как хрустнули зубы. А визг все не иссякал и казалось, что он будет длиться вечно. Но, наконец, он ослабел, начал гаснуть, осел, как снежный наст под весенним солнцем, рассыпался на булькающие всхлипывания.
