Поезд был уже на станции, издавая давно забытый людьми звук, который сейчас внушал один только ужас. Длинная сине-зеленая змея вагонов медленно выползала из туннеля.
Черные провалы окон кабины машиниста…
Стекла вагонов сияют слепящим светом…
Внутри блестящие поручни и пустые сиденья кресел, обтянутых коричневым кожзамом. Как же все реально!
Быть может, это не галлюцинация?
Но если не галлюцинация, тогда что?
Состав останавливается. Двери уходят в стороны. Бьющий изнутри свет освещает платформу и мечущихся людей. Харон проворно ползет в сторону. Нужно всего лишь спуститься на пути соседней ветки, и он спасен. Но откуда такая уверенность? Предчувствие? Звериное чутье? Нет, это что-то другое. Будто кто-то невидимый вкрадчиво нашептывает на ухо, подсказывая единственно верный путь к спасению.
Пространство вокруг вибрирует. Чудовищный ветер, вырывающийся из открытых дверей вагонов, затягивает людей вовнутрь. Апологет переваливается через мраморный бортик, грузно падая на рельсы. Затем все-таки встает и, приподнявшись, заглядывает на платформу.
А на платформе царит кромешный ад.
Чудовищный поезд пожирает людей, превращая тела в багровую кашу. Внутри вагонов вращаются призрачные лезвия гигантского блендера. Брызги крови пятнают стекла вязкой массой, стекая вниз. Апологет сгибается пополам. Его выворачивает прямо на шпалы.
Автоматические двери закрываются. Поезд трогается с места, медленно набирая ход.
Монстр насытился, с удовольствием переваривая богатую добычу. Железная махина уходит в туннель к станции Московский Проспект. Тоскливый вой гудка.
Удаляющаяся дробь стальных колес.
Вибрирующее туннельное эхо.
Отдышавшись, Харон с трудом взбирается на платформу.
Станция абсолютно пуста.
На стенах ровно горят изготовленные из вымоченного в бензине тряпья факелы.
Глава 8
НЕОКОНЧЕННАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Тихий ласковый голос старательно выводит слова странной песни. Мелодия убаюкивает и успокаивает.
Теплые волны куда-то несут вдруг ставшее необыкновенно легким тело. Тяжелые веки не в силах разомкнуться, чтобы посмотреть, кто же это поет.
Ну и пусть.
Неважно, кто.
Лишь бы песня не заканчивалась.
Ведь от нее так хорошо. Так бы лежал и слушал, слушал до бесконечности…
В горнилах Хаоса цирконием распяты
Проникновенно сжаты пальцы синих рук
И с бесконечной грустью смотрит с полугряды
Мой бледный полумрак, касаясь губ.
Даньке не так часто пели песни. Отец все больше играл на акустической гитаре. В основном серьезную инструментальную музыку. То печальную, заставляющую малолетнего слушателя шмыгать носом, то взрывную, зовущую на подвиги и безумства. А вот с пением как-то не задалось. «Бог не дал голоса», — отшучивался Карел. Иногда, когда отец отлучался и Даню поручали попечительству тети Светы, та, укладывая детей спать, напевала им что-то. Но ее голос, звонкий и раскатистый, больше мешал спать, чем убаюкивал.
