— А что, есть вы не будете? — спросила Элоиза с набитым ртом.
Чашка выскользнула у Люсиль из пальцев, и половина кофе пролилась на скатерть. Но, слава Богу, это была не скатерть, а клеенка. Ее можно вытереть бумажным полотенцем, и Лизабет ничего не заметит.
— Поросенок! — засмеялась Элоиза.
— Элоиза! — одернул ее Ники и отправился в ванную за бумажным полотенцем.
Они вместе вытерли стол.
— Папа всегда дает нам попробовать своего кофе, — заметил Ники, усевшись на место.
Люсиль размышляла, расскажут дети об этом небольшом происшествии матери или нет. Она догадалась, что Ники предлагает ей небольшую сделку.
— В самом деле? — переспросила она.
— Он наливает нам немного в молоко, — продолжал Ники, — чуть-чуть, только чтобы подкрасить.
— Вот так? — И Люсиль плеснула немного кофе из изящного серебряного носика в оба стакана.
— Да! — восторженно выпалили дети.
— Мама не хочет, чтобы мы пили кофе, — объяснил Ники, — но когда она не видит, папа отливает нам немножко, вот как вы сейчас. Папа говорит, что без кофе у него весь день пошел бы насмарку, и у меня то же самое… Да, уж Кэтрин не дала бы нам так запросто кофе, а, Элоиза?
— Дождешься от нее, как же! — Элоиза, смакуя, сделала большой глоток из стакана, который она держала обеими руками.
Люсиль почувствовала, как у нее откуда-то из глубины поднимается теплая волна и румянцем загорается на ее щеках. Она понравилась детям, в этом не было никаких сомнений. Она вспомнила, как часто за те три года, что работала горничной в разных домах (Люсиль привыкла считать, что быть горничной — это единственное, на что она способна), она приходила в городской парк только для того, чтобы посидеть на скамейке и посмотреть на играющих детей. Но те дети обычно были чумазыми и ужасно сквернословили, да и она всегда оставалась для них чужой. Однажды она видела, как мать ударила собственного ребенка прямо по лицу. Люсиль вспомнила, как убежала из парка, не в силах перенести боль и ужас…
— А почему у тебя такие большие глаза? — спросила Элоиза.
Люсиль вздрогнула.
— У моей мамы тоже были большие глаза, — проговорила она неуверенно, словно признаваясь в чем-то предосудительном.
— А-а, — кивнула Элоиза, вполне удовлетворенная таким ответом.
Люсиль медленно отрезала кусочек омлета, хотя есть ей совершенно не хотелось. Прошло три недели с тех пор, как умерла ее мать. Всего три недели, а кажется, что гораздо, гораздо больше. Это потому, что она старалась забыть, подумала она, забыть о безнадежной мечте последних трех лет, надежде на то, что мать сможет поправиться в санатории. Но что значит — поправиться? Болезнь была чем-то, совершенно с ней не связанным, чем-то, что ее убило. Бессмысленно было надеяться на то, что мать станет психически здоровой, ведь она — Люсиль хорошо это знала — раньше такой не была. И врачи говорили ей то же самое. Они много чего ей тогда говорили, в том числе и о ней самой. Много хорошего, обнадеживающего — что она нормальна, как и ее отец. Глядя на дружелюбное личико сидевшей напротив Элоизы, Люсиль почувствовала, как возвращается теплая волна радости. Да, в этом чудесном доме, вдали от всего мира, она сможет все забыть и начать все сначала.
