— Я не могу забыть, — сказала она, пронизывая
его испытующим взглядом. — Я не могу об этом не думать, потому что у меня
есть на это свои причины. Я хочу вам поисповедовать один грех…
— Но я не священник!..
— Ну, хорошо. Просто спросить у вас про него.
Хотя, между прочим, в Писании изречено: исповедуйтесь друг другу. Но я хочу у
вас спросить про грех одной моей знакомой.
— Может, не надо? — попросил Дионисий.
— Это касается вас…
— Тем более, а?
— Нет, я все-таки скажу, чтобы вы знали…
Он наморщил лоб, вчитываясь в страницу. Ему
казалось, что так она скорее уйдет. Но он ошибся, потому что его явно деланное
безразличие только еще сильней уязвляло ее.
— Что бы вы сказали, если б узнали, что одна
женщина, которая приходит к вам, испытывает к вам пристрастие?
— Пристрастие? Зачем? — растерялся отец
Дионисий. — Я бы сказал, что ей надо подыскать себе другой предмет...
— Но что же ей делать?
— Ей? Может быть, найти достойного человека и
выйти за него замуж.
— Но у нее духовное пристрастие… Понимаете,
именно духовное. Ничего такого, земного... Ничего низменного... Она ищет
духовного союза. Вот.
Дионисию вдруг стало противно: он даже не мог
понять, что именно ему отвратительнее — эти любовные признания или те словесные
игры, в которые они были облечены. Но выгнать Валентину он как-то не решался.
Да и потом — как можно сопротивляться человеку, который являлся спецом именно
что по сопротивляющемуся материалу? А она теперь сидела молча и смотрела на
него испытующим немигающим взглядом. Присутствие ее становилось все более
томительным. Какой тяжелый человек!
И тут Дионисий, что называется, “брякнул”,
сказанул. Поюродствовал. Решил, что так ему дешевле выйдет.
— Духовный союз? Что-то я о таком не слышал.
Звучит как-то уж очень плотоядно. Это что — какое-то новое извращение? Или —
только прелюдия к нему?
И поднял на нее наивные глаза.
Валентина взвилась от такого цинизма:
— Ну, знаете ли... Не ожидала от вас. У вас
просто нет ничего святого!
— Простите, — тут же с готовностью откликнулся
отец Дионисий и поднялся со стула, давая понять, что ей пора уходить.
Она едва кивнула и вышла из мастерской. Он тут
же о ней забыл. Сидел, вникая, медленно перелистывал страницы. Сколько времени
прошло после ее ухода? Полчаса, час? И вдруг она рывком распахнула дверь, вся —
ураган, мятеж, буря:
— Прошу вас, раз так, верните мне все, что я вам
дарила.
Дионисий смотрел на нее ошеломленно, что-то
тяжело соображая. Может быть, он пытался вспомнить, что же это такое она ему
приносила, и — не мог. Потом вспомнил — кажется, красное расписное пасхальное
яйцо на подставке, книгу святителя Игнатия Брянчанинова, вазочку с незабудками,
что-то еще, ах, да, восковую свечку в виде золотой розы, рамочку для
фотографии, да вот — кажется, блокнот в кожаном переплете, перьевая ручка.
Вазочку, яйцо, свечку в виде розочки он кому-то подарил, рамочка висела на
стене уже с фотографией старца Кукши, а блокнот, книга и ручка были в келье.
