Саша откинул
метлу и мрачно воззрился на него.
— А то я
больной, уже полгода не мылся, аж горит! — затянул Лёнюшка.
Через пять
минут Саша уже помогал ему влезать в ванну, в которую он наскоро наплескал воды
из горячего бака, и усердно тер его узкую спину, в то время как Лёнюшка давал
ему необходимые наставления:
— Мыльца,
мыльца побольше, не скупись, а то я уж полгода не мылся, да три посильней, а то
больно деликатничаешь. А шампунью-то не надо, — сказал он, видя, как Саша
развинчивает зеленый пузырек, — от нее перхоть одна. Мыльцем, мыльцем намажь
погуще, да продери!
Вскоре он уже
стоял, завернутый в большое Сашино полотенце, и красные щечки его лоснились от
удовольствия.
— Леонид! Это
что ж такое! — в изумлении воскликнул вдруг Саша, спуская воду. — Вода-то с вас
— совсем чистая, только мыло и плавает по поверхности!
— Тише, —
строго сказал тот. — И не говори никому!.. Александр! — позвал он, когда Саша
уже распахивал дверь баньки. — Канонник-то забери, а то так и пролежал у нас
вчера весь день без всякого толку.
Он протянул
клеенчатую тетрадь.
Саша на
секунду задумался, что-то соображая, смутился и вдруг улыбнулся ему радостной
широкой улыбкой:
— А
причесать-то вас тоже, наверное некому! Давайте я уж вас и причешу заодно!
В полутемной
церкви было уже много народа, все стояли, тихонько переговариваясь. Неподалеку
от Ирины женщина с плоским скуластым лицом рассказывала своей соседке —
непомерно толстой бабе, у которой так много было чего накручено на голове, что,
казалось, к ней привязана небольшая подушка.
— А я-то и не
хочу до конца исцеляться — только, чтоб облегчение было, и довольно. А то
боюсь, как в прошлый раз — только батюшка беса-то моего изгнал, я сразу за
старое: беретку набекрень, губы бантиком и всякая там любовь-разлюбовь, дом
отдыха. Про Бога и вовсе забыла. Тут-то бес и нагрянул да еще с компанией —
принимай, мол, хозяина! Боюсь, и на этот раз, коли батюшка его изгонит, не
выдержу я испытанья мирскими соблазнами, от молитвы отойду!
Ирина
пожалела, что не захватила заветный еженедельник, и принялась разглядывать
разношерстную публику. Прежде всего она опять увидела своего лошадиного
человека, про которого еще вчера в церкви, вновь услышав его страшное ржанье,
осведомилась у Пелагеи. «Да это ж Ваня, — ответила ей старуха,— ты-то его не
бойся, он такой смирный, благоговейный — раб Божий. Баба какая-то его
испортила, все молочком заговоренным поила — женить на себе хотела. А он — что
он? У него и жена тогда была, и детишки...»
