— А как звали эту парочку?
Он морщит лоб, будто собирается чихнуть.
— Вы не поверите…
— Почему?
— Этого никто не знал… С ними никто не водил дружбу!
И на этом, посчитав, видимо, что и так потратил на меня слишком много слюны, он прикладывается к козырьку кепки и удаляется к своим неосемененным коровам.
Вернувшись к ребятам, я вижу, что они уже раскрыли обе ямы и очистили останки от земли. Помогаю им запаковать содержимое могил в брезент. Один брезент у нас для «леди», второй для «джентльмена». Обвязав тот и другой, оттаскиваем оба свертка в фургон. Лашо углубляется в изучение мест захоронения. Он тщательно прощупывает землю в ямах сантиметр за сантиметром, разбивает комки земли, мнет их в руках, тщательно выбирая клочки и мельчайшие кусочки ткани, которые затем кладет в целлофановые пакеты. Лашо знает свою работу, и ему не нужно подсказывать. Я направляюсь к Мюллеру, приступившему внутри фургона к первичному осмотру эксгумированных трупов. Жарко! Солнце палит немилосердно, и в кузове грузовика стоит страшная вонь. Лучше уж пойду закапывать могилы вместе с Лашо, тем более что через пару часов нужно возвращаться в Париж.
Закончив работу, мы идем к фургону.
— Ну что вы об этом думаете, ребята? — спрашиваю я, срочно закуривая сигарету, чтобы хоть как-то нейтрализовать кошмарный запах.
Мюллер, который и так говорит с эльзасским акцентом, твердым, как застывший бетон, из-за флюса еле ворочает губами. Видом своим он напоминает мне половинку бегемота.
— Женщина молодая. Антропометрию я вам сообщу позже. Зубы в порядке…
Туг его голос срывается, и он корчит болезненную гримасу. Осторожной рукой несчастный ощупывает правую щеку, затем продолжает:
— Кости поражены негашеной известью, но не полностью разрушены, поскольку известь в контакте с мокрой землей теряет свои коррозивные качества. Вы же знаете, что окись кальция…
Я перебиваю его:
— Нет, Мюллер, не знаю, и не морочь мне голову. Давай дальше!
— Это, значит, что касается женщины. Естественно, позже мы вам расскажем больше. Теперь о мужчине. Я думаю, ему лет сорок, довольно крупный. У него — счастливчика — тоже были здоровые зубы, что, конечно, затруднит идентификацию.
Мюллер снова гладит вздувшуюся щеку. Бедняга, видно, страшно мучается, но мужественно продолжает:
— Кроме того, поскольку его не засыпали известью, труп сохранился значительно лучше, хотя, похоже, его закопали раньше.
Тошнотворный запах разлагающихся трупов бьет мне по носу, как кувалдой.
