Исключив
тогда Орду,
Эмма даже
предположила
наличие политической
подоплеки.
Ведь, как-никак,
Лаклейн был
вожаком ликанов,
и его пленение,
вполне вероятно,
могло быть
результатом
какого-то
переворота,
предпринятого
его же людьми.
Но,
оказалось, что
его схватил
и заточил Деместриу,
самый злобный
и жестокий
вампир из всех.
Если слухи о
Фьюри были
правдивы, и
молва не лгала
- рассказывая
о ее муках на
дне моря - тогда,
каким же пыткам
подвергался
сам Лаклейн?
Топили ли его
по приказу
Деместриу?
Держали ли в
цепях под землей
или, быть может,
хоронили заживо?
Они
истязали его
сто пятьдесят
лет, пока он
не сбежал –
чего еще никому
не удавалось.
И Эмма
боялась, что
именно тогда
он и потерял
свою ногу...
Она
не могла себе
представить
такие страдания
– столько времени
испытывать
нескончаемую
боль, чтобы в
итоге…?
В том,
что произошло
сегодня – не
было вины Лаклейна.
Хотя он, судя
по мрачному
выражению
лица, считал
иначе. Но, тем
не менее, вспоминая
сейчас о своем
поступке, Эмма
злилась на
него за то, что
он удерживал
ее рядом с собой.
О чем он, черт
его дери, только
думал? Узнав
о том, что ему
пришлось пережить,
Эмме стало
ясно – сегодняшний
инцидент был
неизбежен. В
конечном счете,
он сорвал бы
на ней всю свою
ярость. И подобное
могло повториться.
Но она
этого не допустит.
Потому что
может попросту
не пережить
следующей
вспышки гнева.
А если ей каким-то
чудом и удастся
выжить, то она
не хотела бы
перед всеми
оправдываться,
что синяки на
шеи и кровоподтеки
в глазу у нее
после столкновения
с чертовой
дверью.
Почему
он ее не отпускает?
Чтобы
выплескивать
на нее скопившуюся
боль.
Лаклейн
обращался с
ней, как с кровожадным
вампиром. Все
эти дни он выказывал
свое презрение,
словно она
была одной из
этих убийц. И
если он не изменит
свое отношение,
то, чтобы защитить
себя, она начнет
вести себя
подобно тем,
кого он так
ненавидит.
Сегодня
они с Лаклейном
должны достигнуть
Киневейна, и
уже завтра на
закате она
сбежит.
***
Эмма
сидела в наушниках,
упершись лбом
о стекло, хотя
в этот раз ничего
не напевала.
Он хотел
вытащить эти
штуковины у
нее из ушей и
поговорить
о случившемся,
извиниться.
Чувство стыда
буквально
грызло его
изнутри. Еще
никогда в жизни
Лаклейн не
чувствовал
себя таким
виноватым. Но
он знал, что
если сейчас
заберет наушники,
она попросту
сломается. С
их самой первой
встречи он то
и делал, что
пугал ее, причинял
боль. И сейчас
Лаклейн ощущал,
что Эмма была
на грани, с трудом
справляясь
с событиями
последних
четырех дней.
