— Нет, сэр, — тянул он. — Я ж как бы ко всему приглядывался и шпионить, наверно, больше не стану. Вообще никак, Боб, не стану, и все тут.
— Значит, решил для себя, да? Твердо уверен?
— Ну так а иначе и не выглядит, правда? Да, сэр, я прикидываю, так оно и есть. По мне, так никак больше и не посмотришь.
— И ты видишь, как можно делать свою работу и при этом не выполнять приказы? Думаешь, у тебя так получится?
— Та-ак… — Джефф выглядел — выглядел — очень довольным, будто ему тузы против трех королей выпали. — Я вот очень горжусь, Боб, что ты об этом заговорил. Просто-таки восхищаюсь человеком, который сразу в яблочко метит.
Повисла еще одна пауза — а следом об стол лязгнула бляха Джеффа. Он соскользнул с подоконника и с улыбкой прошагал к двери; только глаза у него не улыбались. А Боб выругался и вскочил:
— Мерзкий ты койот! Что ты мне эту дрянь в лицо кидаешь? Еще раз поймаю на том, что ты ею разбрасываешься, — выпорю.
Джефф перемялся с ноги на ногу, шаркая сапогами; прокашлялся. Сказал, что денек стоит такой приятственный, что утверждать иначе может только совсем уж кто-нибудь полоумный.
— Мне сдается, тебя не надо спрашивать, что тут за свистопляска творится, да, Боб? Это было бы, по-твоему, неприлично?
— Ну, не знаю, так ли уж прямо неприлично. Сдается мне, я даже пытать бы человека не стал, почему он так спрашивает. Прикинул бы просто, что мужик делает то, что должен.
Я проскользнул в уборную и какое-то время там постоял. А когда зашел в кабинет, Джеффа Пламмера уже не было, а Боб дал мне повестку доставить. В одиночку. В глаза не смотрел, но вид у него был вполне довольный. Сам в петлю полез — ему было что терять, и никаких подарков, — и при этом счастлив.
И я не знал, полегчало мне или нет.
Жить Бобу оставалось недолго, и, кроме работы, ему ничего не светило. У Джеффа Пламмера были жена и четверо детишек, и как его ни встретишь — он как будто стоит в гардеробной и не знает, что надеть. Такие люди — ну, они, в общем, о человеке судят не сразу. Но как только про него что-нибудь поймут, обратной дороги нет. Они так не смогут. Скорей умрут, чем мнение свое поменяют.
Каждый день я и дальше занимался своими делами, и в каком-то смысле мне было легче — люди вокруг расслабились, — а в другом смысле вдвое трудней. Потому что те, кто тебе верит, — они же не станут про тебя ничего дурного слушать, даже думать об этом не захотят; таких обвести вокруг пальца сложнее всего. Душу не вложишь.
