У нас в Сентрал-Сити был один ювелир — с чертовски недурным бизнесом, красавицей-женой и двумя прекрасными детишками. И однажды в деловой поездке в некий городок с пединститутом он познакомился с одной милашкой; вскоре он уже с нею спал. Она знала, что он женат, и против такого расклада не возражала. Все было идеально. У ювелира были и она, и семья, и шикарный бизнес. Но однажды утром их с девушкой тела обнаружили в мотеле: он застрелил ее и покончил с собой. И когда один из наших помощников отправился с известием к его жене, он обнаружил, что и она, и дети тоже мертвы. Ювелир всех застрелил.
У него было все, но почему-то оказалось лучше так.
Вроде бы сумбур, да и ко мне вряд ли отношение имеет. Поначалу я думал, что имеет, но вот теперь гляжу и… в общем, не знаю. Просто не знаю.
Я знал, что вынужден убить Эми; даже словами это мог объяснить. Но всякий раз, как я об этом задумывался, приходилось останавливаться и опять думать зачем. Делаю что-нибудь — читаю, к примеру, книжку, еще что-нибудь или с ней сижу, например. Как вдруг ни с того ни с сего на меня находит, что я должен ее убить, и сама эта мысль — такое безумие, что хоть вслух хохочи. А потом начну думать — и вижу. Вижу, что это надо сделать, и…
Это как спишь наяву и бодрствуешь во сне. Я себя щиплю, образно говоря, — постоянно должен себя щипать. А потом просыпаюсь как бы задним ходом: возвращаюсь в тот кошмар, где приходится жить. И все опять ясно и разумно.
Но я по-прежнему не знал, как это сделать. Не придумывалось такого способа, который снял бы с меня подозрение — хотя бы в разумных пределах. А мне хоть убей нужно прикрыться. Как и сказал Ротман: я — Шалтай-Болтай, тут особо не подергаешься.
Способа не придумывалось, поскольку это трудно, и нельзя упускать из виду, зачем я это делаю. Но в конце концов меня осенило.
Способ я нашел, потому что больше ничего не оставалось. Дольше откладывать я не мог.
Случилось это через три дня после нашей беседы с Ротманом. Была суббота получки, мне следовало работать, но я почему-то не смог себя заставить. Весь день просидел дома с задвинутыми шторами — ходил взад-вперед, шлялся из комнаты в комнату. И когда настала ночь, я никуда не делся. Сидел в папином кабинете, горела только настольная лампа; и тут я услышал чьи-то легкие шаги, открылась сетчатая дверь.
Эми слишком рано, но я совсем не нервничал. Ко мне и раньше так заходили.
Я вышел из кабинета как раз в тот миг, когда он ступил в прихожую.
