Вот так — и
день, и ночь, и во сне и наяву. Называлось это, как написано в духовных книгах,
самодвижущей молитвой, которая как только поселяется в сердце подвижника, то и
творится там непрестанно. Но возможно это лишь при совершеннейшем беззлобие,
смирение и терпение всех скорбей без ропота. Ох, как это трудно! Как хотелось
Анне Петровне научиться так же, как Антонинушка, без звука хоронить в себе
всякую муку и боль. А ведь страдает она, родимая, догадывалась Анна Петровна,
как еще страдает!
Анне Петровне
вот-вот должно было исполниться восемьдесят пять, а ее сестрица была еще
старше: лишь двух лет не хватало ей до девяноста. В этой однокомнатной,
принадлежащей Анне Петровне квартире, на втором этаже старой хрущевской
пятиэтажки, ютились они вместе около трех лет. А свела их вместе посетившая
Антонинушку беда. Жила она тогда в своей родной деревеньке; жила одиноко, но
кое-как с нехитрым своим хозяйством справлялась — давал Господь сил. Избушка
ее, — как говорят про такие в народе: на курьих ножках, пирогом покрыта, блином
подперта, — стояла на отшибе и давно косилась на все четыре угла. Обжитыми в
ней оставались лишь бабий куть, то есть место где печь, и наискосок красный
угол, где иконы. Молилась Антонинушка подолгу и утром, и днем, и вечером, не
так, конечно, как потом, спустя три года, но не в пример многим ее
односельчанкам преклонных лет. И вот пришла эта самая беда: ворвались двое
грабителей, рассчитывавших поживиться бабкиными богатствами, но оных, не взирая
на долгие поиски, не нашли. Досталось Антонинушке не на шутку — ее мучили и
били, выпытывая где деньги, потом бросили связанную и, как думали, неживую, и
ушли, но Антонинушка осталась живой. Чудом! Спасла ее, как сама она уверяла,
Иисусова молитва, читаемая в минуты мучений. И вот что еще интересно.
Незадолго до этого трагического события увидела Антонинушка необычный сон.
Явился ей, как сама она описывала, опрятно одетый, весь в белом, мужчина,
похожий на их сельского учителя, посмотрел строго, но с теплотой, и сказал:
“Будешь ты, Антонина, теперь молиться не только днем, но и ночью”. После этих
слов ушел. Ей эта молитва теперь, как благословение свыше, понимала Анна
Петровна.
Антонинушка
от всего пережитого стала совсем безпомощной, полностью потеряв способность
самостоятельно передвигаться. Почему-то сталось так, что привезли ее сразу во
Псков к сестрице Анне Петровне: думали на короткое время, но оказалось надолго,
а вернее — навсегда. “Так Богу надо! — говорила Анна Петровна племяннице Зое,
вроде как собирающейся забрать мать к себе. — Вы молодые, чего вам
безпокоиться, а мы старые, вместе проживем. Если чего, попросим помощи у вас”.
Вот так и стали они жить вместе. Что говорить, переживала Анна Петровна: как-то
справится, ведь и сама немощная? Но скоро убедилась, что вдвоем, пусть и
трудней, но куда сподручней. Антонинушка лишнего звука не скажет: все сидит
себе и шепчет молитовку и ночью тоже шепчет. Даже когда о чем-то беседовали
они, замечала Анна Петровна, что не прерывалась чудесная сестрицына молитва. А
как же ей стало спокойней на сердце! Прежде до того унывала, что жить было
невмоготу, а теперь куда как легче. Днем, так вообще и не вспоминала про свои
горести, разве что ночью... Да нет, и ночью тоже исходила от сестрицы чудесная
умиротворяющая сила, отгоняющая всякого врага и супостата. Спаси тебя Господи,
сестрица, с любовью думала Анна Петровна, спаси Господи...
