— Давайте-ка
мне, — потянулся к метле Алексей, — разомну косточки.
— Попробуйте,
если есть охота, — не стал возражать Георгий и тут же спросил: — Вы ночью
случайно ничего не слышали? Что-то Дон мой все безпокоился, не гавкал даже, а
рычал.
— Н-нет! —
помедлив мгновение ответил Алексей. — Нет, не слышал, спал крепко.
Он задумался
и ощупал свежую ссадину на лбу.
* * *
Однако, он не
ушел. Прошла неделя и еще одна, и он обжился, привык к темным кладбищенским
ночам с их непременными таинственными шорохами и звуками. Он не вскакивал
больше с жутко стучащим сердцем, когда по сухой листве меж могил кто-то будто
бы крался или тихо скребся снаружи в старые стены часовни. Он не всматривался
более по вечерам в сторону могилы архитектора, чтобы разглядеть там виденный
жуткий силуэт, уверяя себя, что ничего, кроме холодного красного камня, там нет
и быть не может. Кажется, он вовсе перестал смотреть и на самое небо. Может
быть, воображал, что и того более нет, а есть только грешная земля, которая
может быть пухом не только мертвым, но и живым? Таким, как, например, он сам, у
которого более и нет-то ничего, кроме возможности лечь ничком и вдохнуть ее древнюю
материнскую силу, ощутить ее тепло или вообразить таковое, так как другого уже
и не остается... Иногда же он вдруг просыпался с мыслью, что вообще остался
один, что это приютившее его кладбище — единственное существующее в целом мире.
Он — и кладбище! Он пугался, вскакивал и куда-то бежал сквозь ночь, спотыкаясь
о могильные камни, но потом вдруг опять просыпался и видел себя все так же
лежащим на старом тряпье и чувствовал пронизывающий холод от осенней земли под
ним. Нет, не грела она, скупа была земля для него на тепло, будто мало его
таилось в ее необъятных недрах. И он судорожно кашлял, разрывая густую
кладбищенскую тишину, долго-долго, так что просыпался и начинал хлопать дверью
в строжке кладбищенский страж Георгий, и лениво брехал в темноту его престарелый
пес...
Все-таки он
был не прав! Было, было над ним небо, простирающееся в безконечность. Были те,
кто извечно наполняли это небо, пронизывали его флюидами своих мыслей, а может
быть, сами и являлись таковыми мыслями, то есть особой формой материи с иными
гранями бытия. Когда это необходимо, небо само заявляет о себе, иногда даже
тем, что падает на землю...
Сторож
Георгий по вечерам приглашал его в сторожку на чай. Это были счастливые
минутки. Тепло упоительно обволакивало каждую клеточку тела, хотелось закрыть
глаза и остаться тут навечно. Но вскоре голос Георгия, пусть и извинительный,
водворял его в реальность и все безжалостно рушилось:
