Утром
следующего дня прозектор городского морга делал вскрытие изуродованного трупа
некоего молодого мужчины, доставленного ночью после автокатастрофы. Глаза у
погибшего были открыты, и читалось в них живо сохранившееся выражение дикой
звериной тоски, перемешанной с запечатлевшим миг кончины всепоглощающим
вселенским ужасом. И было это как бы последней связующей нитью между
реальностями этого и будущего века, но и она вмиг оборвалась, когда протянулась
рука в резиновой перчатке и опустила холодные безжизненные веки...
* * *
Через неделю
примерно Алексей встретил около “Универсама” Семеновну. Прежде, иначе как за
свечным ящиком, он ее не видел, и теперь едва узнал: без всех своих служебных
полномочий, она стала обыкновенной маленькой безпомощной старушкой. Она, еще
не узнанная им, долго прогуливалась около фруктовых прилавков, рассматривая и
выбирая, так что любезные до известной степени торгаши-кавказцы начали уже на
нее цыкать. А она все не решалась ничего купить, ощупывала арбузы и перебирала
томаты.
— Эй, слюшай,
иди, — отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, какой-то усатый ара, — нэ
мешай работать людям.
Она
отшатнулась, но подошла к другому прилавку. Народу в этот час было немного, и
Алексей мог спокойно наблюдать за всеми торговыми перипетиями, хотя, по
большому счету, он был на работе. Но у него ведь и работа такая — наблюдать. Он
стоял спиной к магазинной витрине и, как искушенный рыбак, искал свою плотвичку
или пескарика. В отличие от Витьки Хребта, который часами сидел с протянутой
рукой, он предпочитал делать разовые набеги: высмотреть нужного человека, на
ходу сочинить доверительную историю, и не ошибиться — где жалостливую, а где —
по-солдатски суровую; где — осуждающую весь мир, а где
безжалостно-самокритичную. Ошибиться — значило в лучшем случае ничего не
получить, в худшем — заработать по шее. Но был у него уже некоторый опыт,
который позволял делать минимальное количество ошибок, то есть и человека
выбрать верно, и себя под нужную сурдинку подать. “Не смей, Петрович! — укорял
иной раз внутренний голос, обосновавшийся за лобной костью. — Себе дороже
будет!” И будет, знал Алексей, будет, если не послушает, однако лукавил, вилял
и делал-таки свою работу, не переходя, все же определенных границ. Вечером же
они с Витькой подводили итог соцсоревнования, как в шутку его называли: и хотя
строгой статистики не существовало, но по грубым прикидкам чаще побеждал
Алексей.
