Алексею стало
совсем тяжко. Хмель с новой силой ударил в голову. Опять его одолевали странные
желания и чувства; хотелось зачем-то вмешаться в ход службы. Он изо всех сил
сдерживал себя, но это было сильнее. И вдруг на весь храм раздался его голос:
— Святой
отец! Святой отец! Скажите мне...
— Тише!
Замолчите! Не мешайте батюшке! — зашипели на него со всех сторон. — Уходите!
Его пытались
вытолкнуть из храма, но он вырвался и опять закричал:
— Батюшка!
Святой отец! Где правда? Почему жить нет мочи? Объясните! Почему рвет меня на
части? Куда идти, куда деваться?
Священник
обернулся и в сердцах махнул на него рукой, мол, уходи. Но Алексей продолжал
кричать свое, пока, наконец, собравшиеся с силами старушки не вытолкали его
взашей из храма.
— Не пускайте
его больше! — донеслось вслед распоряжение священника, и за ним с шумом
захлопнулись церковные двери.
— Мафия,
везде мафия, — пьяно бормотал Алексей и брел куда-то в самую кладбищенскую
глушь.
Он
протискивал свое худое тело сквозь узкие проходы меж могильных оград, перешагивал
и переползал на четвереньках через кучи мусора, возраставшие здесь в глухомани
погоста невесть сколько лет и оказался наконец у какого-то разрушенного склепа,
перед зияющим в земле провалом. Неожиданно его кто-то окликнул:
— Эй, дед,
подь сюда!
Он обернулся,
готовый чуть что дать стрекача, но увидел совсем рядом вполне мирного молодого
толстяка, сидевшего на скамеечке широко расставив ноги. Был тот вполне
приличного вида: в костюме и при галстуке, с массивным золотым перстнем на
правой руке. Бандит? — засомневался Алексей, но тут же успокоился: нет, скорее,
этот самый, новый русский — и лицо без жесткого каркаса, словно мякиной
набитое, и взгляд не тот. Был к тому же он до неприличия нетрезв, куда более
самого Алексея.
— Ты это,
дед, — промямлил он не вполне послушным языком, — конкретно выпить хочешь?
— Ну, да, —
не замедлил с ответом Алексей.
— С горла
будешь? — протянул толстяк наполовину опорожненную бутылку дорогого коньяка. —
Не боись, всяко разно, это не заразно.
— А мне один
хрен, — махнул рукой Алексей и тут же приложился на три больших глотка.
— Ты того,
пореже! — забезпокоился толстяк и отобрал бутылку, потом пояснил: — Сегодня,
дед, отдыхаю культурно. Денег заработал, теперь можно. Бабы надоели до
смерти... Любишь баб, дед?
— Поздно мне,
отлюбил свое, — отмахнулся Алексей, — не до жиру, быть бы живу.
— Сочувствую
тебе, бедолага. А я так до ста лет буду любить, здоровья хватит, да и денег
наколочу: хватка у меня медвежья. Хошь, дед, пойдем в кабак?
