Рюкзак он
оставил в автоматической камере хранения на вокзале: мало ли что дома? А дома
действительно ничего хорошего его не ожидало. Мать уже три месяца находилась в
психиатрической больнице в Богданово, что на Кривой версте. “Крыша поехала, —
пуская кровавые пузыри, прохрипел отец, — на вторую ходку уже пошла, едва ли
вернется”. Отец еще более высох и почернел лицом. Был он теперь значительно
тщедушнее Сергея. Видимо, понимая свое незавидное нынче положение, он сразу
стал заискивать перед сыном, окрепшим, в отличие от него, на здоровом
деревенском рационе.
— А ты,
Серега, заматерел, спуску, видно, никому не даешь, а? Давай-ка, сын, это дело
обмоем, родные мы или как?
— Или как, —
буркнул Сергей и пошел по старым знакомым проводить рекогносцировку...
Через две
недели он совершил первую в своей жизни коммерческую сделку: продал содержимое
некоему официанту из ресторана “Аврора”. За все оптом получил двести пятьдесят
рублей. Не забогатеешь, как говорится... А суровая расплата, между тем, ему еще
предстояла.
Вскоре он
устроился на работу в ДПМК, но через восемь месяцев уволился по собственному
желанию (и настоянию отдела кадров — за прогулы). В следующий раз, из МПМК-4,
он уже был уволен по статье. И пошла-поехала карусель: за неполных два года он
сменил пять мест работы... “Вернулся на круги своя”, — сказал про него кто-то
из дворовых пенсионеров, в том, наверное, смысле, что наконец-то оправдал
всеобщие ожидания и подкатился поближе к своей семейной яблоне, от которой
далеко падать не след. Попросту говоря, — стал пить, как было принято в их
семействе.
Сергей так и
не съездил навестить мать, и она, как предсказывал отец, по не совсем понятной
причине умерла в больнице. Но время для него вдруг неимоверно ускорило свой
бег, так, что дни, недели, месяцы сгорали, как полешки в топке маневрового
паровоза. Начался “вокзальный” период его жизни...
Завершались
восмидесятые. На некоторое время вокзал превратился в центр жизни городского
“дна”. “Народ” хотел красивой жизни, о которой успел подсмотреть сквозь
прорвавшийся полог “железной” завесы. Это было мечтание во сне, в процессе
которого разум рождал чудовищ. Вокзальный суррогат “красивой жизни” и был одним
из таких монстров.
— Чем не
Монте-Карло? — философствовал всегда полупьяный вокзальный картежный шулер по
кличке Квадрат. — У нас на бану* все как на подносе: и водка по двадцатке, и
вино по червонцу, и картишки можно раскинуть на “интерес”.
