— Во дает мужик! Во дает!
— старухе явно нравился новый знакомец, она чуть ли не тыкалась в него носом и
готова была крутиться рядом безконечно долго, однако у лешего для этого
терпения явно недоставало. Он наконец вырвал необходимое число волосков,
подбросил их в воздух и прошептал некие заветные слова. Мужик осекся, застыл.
Он вдруг увидел, как его блестящие часики сами собой сорвались с руки и
завертелись-закружились, быстро увеличиваясь в размерах; догнав величиной
телефонную будку, они зависли прямо над головой и безжалостно тюкнули его точно
по темечку…
* * *
Михал Михалычу Федунькову
показалось, что он провалился сквозь землю и летит по черной безконечной трубе.
На стенках ее извивались какие-то красные черви и пытались укусить. Михал
Михалыч кричал, как не делал этого никогда прежде. Даже в колыбели, нагадив
очередной раз в пеленку, он проявлял в этом гораздо меньше энтузиазма. Он
позабыл, что еще совсем недавно владел большим магазином и маленьким заводом,
что сотни рабочих за один лишь его благосклонный взгляд готовы были чуть ли не
взойти на эшафот. Он обо всем позабыл, и только крик стал теперь его настоящей
и единственной целью в жизни…
Однажды все это
прекратилось, и Михал Михалыч оказался в чистом поле, посередь колдобистой
проселочной дороги. Кто-то ехал к нему навстречу. Михал Михалыч глупо улыбался
и вытирал с лица рукавом зеленого пиджака то и дело набегающие слезинки.
Наконец, совсем рядом оказалась двуколка с впряженным в нее пегим жеребцом, а
позади — всадник в белом полицейском кителе с погонами. Михал Михалыч вежливо
кивнул и попытался припомнить, что надо спросить. В памяти всплыл лишь один
единственный вопрос, и он поспешил его выложить:
— Мерина моего не видели?
Сидящий в двуколке
мужиченка в сдвинутом на затылок картузе обернулся к своему спутнику и спросил:
— Ваше высокородие, никак
Мишка, беглый лакей помещика Зубова? Пинжак, никак, евоный?
— Погодь, — полицейский чин
прищурился и пристально оглядел безмятежно улыбающегося Михал Михалыча, — точно
он, вяжи его Поликарп, мышь чердачную.
Когда Михал Михалычу тонким
витым шнуром вязали руки, он ничуть и не пытался сопротивляться, лишь вытягивал
голову и все искал взглядом, где выходит на белый свет злосчастная труба, чтобы
твердо запомнить и наперед наказать всем, — и дальним, и близким, — за версту
обходить стороной это проклятое, гиблое место…
* * *
Следующую часть пути леший
и лесная баба проделали молча, и лишь у незатейливого питейного заведения под
названием «Трактир», леший разразился вопросом:
