— С чего вдруг?
– попытался успокоить супругу Петр Варфоломеевич. – Бог не выдаст, свинья не
съест. Просто так ничего не бывает, на все Божья воля.
— Нет уж, —
отрезала Александра Георгиевна, — Я на старости лет по углам мыкаться не
собираюсь!
Впрочем, таким
порядком жили они с той поры, как вышли из-под венца — на супругу характера
Петру Варфоломеевичу никогда не хватало…
И как же
странно все у них складывалось. Петр Варфоломеевич, когда был помоложе, на
хождение жены в церковь смотрел искоса. Посмеивался даже, глядя как крестится
она у иконы и что-то шепчет. Если б кто сказал ему тогда, что сам он в свое
время будет терпеливо выстаивать каждую воскресную и праздничную службу,
приходя загодя к началу; научится аккуратно креститься и класть поклоны —
рассмеялся бы в лучшем случае. Вот так… Но человек, как известно, предполагает,
а Бог располагает. Перевернулась вся его жизнь, как-то тихо и незаметно. Вроде
бы и скорби особливо не одолевали — так, мелкие неурядицы, да неудобства,
хроническая нехватка денег, например. Но разве ж это скорби? Тем не менее, со
свечечки пятирублевой, да с молитовки, заученной на память, началась для него
другая жизнь. "Будем теперь с женой на пару", — думал он выстаивая
первую литургию, — она ведь у нас давняя богомолка". Однако, не так все
просто оказалось. Хотя Александра Георгиевна умела и покреститься у божницы и
пошептать что-то, но в церковь не шибко ходить любила. Зайдет лишь свечку
поставить на Пасху, да на Рождество — вот и вся недолга. Что уж там говорить об
исповеди да причащении? И так уж вышло, что теперь она посмеивалась над своим
благоверным. "Ну, что, богомольник, — поддевала она с ехидцей, — грехи-то
все батюшке своему отнес или утаил чего? Смотри, иначе в Рай не пустят."
Петр Варфоломеевич, хоть и неопытен был в делах духовных, быстро распознал в
чем дело, понял, что есть Вера и вера. Первая — живая, деятельная, как у
Макрины, например. Такую веру с большой буквы нужно писать. А другая — холодная
и словно мертвая, с маленькой буквы, одним словом. Держась такой веры, можно и
перекреститься и пошептать что-то, но только пустым это останется делом — не
шевельнется ничего в душе, не зазвучит. "Эх, Щурка, Шурка, — жалел Петр
Варфоломеевич супругу, — не научили тебя толком ничему. Кособокая твоя вера,
хворая на обе ноги. Вот и дочка наша такая же — вся в тебя". К нему же
самому это пришло — накатило откуда-то изнутри, из глубины сердечной. Все разом
стало на свои места, понятным все стало и от того — разумным и нужным. Зачем
каяться и причащаться? Да разве ж это объяснишь кому, пока сам не испытаешь,
пока не ощутишь спокойствие и радость от понимания что наконец-то сделал в
жизни что-то важное и нужное. А легкость какая приходит? Словно неземная —
вот-вот и взлетишь, словно груз многотонный с плеч долой. Ну, как такое
растолкуешь? Где слов нужных найдешь? Пытался объяснять что-то супруге, да без
толку…
