Иван Васильевич
наблюдал, как, вздымая пыль, тянут за собой метлами по дороге Малютихины
сотоварищи — Васька Грязный да Петька Заяц — свежесрубленные молодые березки.
Заставу будут ставить на пути, — усмехнулся Иван Васильевич, — думают, много им
подадут. А торбу-то какую прихватили? Знать, прибытка большого ждут? Вот они —
дураки наши, без пастуха бродят. Пьем, мол, да людей бьем: знай наших, поминай
своих! Иван Васильевич прищурился, разглядывая, кто там еще увязался за Малютихой?
Вот ведь неймется! Сколько ж времени пройдет, пока жених за молодухой съездит,
пока распишутся они, да повенчаются? Это ж только на обратном пути свадебный
поезд у заставы тормозить будут да выкуп брать за проезд? Ну, да — полдня
пройдет. Погодь, — Иван Васильевич растерянно почесал затылок, — а как же
мне-то выбираться? Ведь заметят, шельмецы, на смех поднимут. Вот, дескать,
старый дед, умом рехнулся, в кусты запихнулся? От вас, де, старых дураков,
молодым житья нет? Так что ж, выходит, я кругом дурак? Нет, — зарекся он, —
буду сидеть, пока не отойдут куда. На смех выставляться — тут уж, выкусите!
Молодежь у дома
Касмановых резвилась. Кто-то репетировал будущее застолье и зычно выкрикивал:
— Горько!
Горько!
Как-то там мои?
— подумал Иван Васильевич.
— Олька! — у
кустов, прямо под его носом, остановился ребетенок и восторженно заблажил: —
Олька! Олька!
Это
"горько" значит по евоному, — сообразил Иван Васильевич. Он чуть
тряхнул ветками и глухо заворчал медведем. Сквозь зеленое решето листвы видел,
как ребенок разом застыл, насторожился, и вдруг, взвизгнув, замельтешил пятками
по дороге.
— Медведя!
Медведя!
Хоть это-то
умеет сказать, — удовлетворенно перевел дух Иван Васильевич, — а то заладил
свое "олька".
Он попытался
представить, как выглядят сейчас его внуки, которых три года уж не видел. Двое
их у сына Федора — Боря и Вася. Поди, школу закончили? Заныло сердце: забыли
совсем. Неужели не тянет к родному дому, к колыбели своей? Федька ведь вырос
здесь, и после армии четыре года отжил, а как уехал к шуринам, Даниле и Никите,
в Тулу, на завод оружейный — большими заработками поманился — год от года все
реже и реже нос казать стал. Теперь уж и вовсе позабыл родимую сторону.
Федька-то ладно — он уж сам мужик немолодой, а вот внучат хотелось бы повидать.
Как бабка померла, так отрезало их совсем от деда. Иван Васильевич вспомнил,
как посмеивалась поначалу Анастасия Романовна над сынком, ставшем в одночасье
туляком:
