Муса разводил руками:
случайность, никто не виноват, больной, мол, был человек. А грузчики шептались
по углам: и чего, мол, не отдал? Чего, мол, за чужое добро башку свою подставил?
Виноватых и правда не искали. Порешили, что, мол обычная скоропостижная смерть.
Переволновался, мол, человек из-за семейных передряг. С кем не бывает? Петра
Петровича Муса в отпуск отправил, что б языком много не болтал. А тот, сам вину
за собой чувствуя, особо и не рвался правду искать, да виновного наказывать.
Совсем он растерялся, на похороны даже не пошел. Но на третью ночь, как
схоронили сотоварища, видит сон. Сидит он в деревенской избе за дощатым, не
крытым скатертью столом, а напротив него какой-то дед сурового вида с густыми
насупленными бровями.
— Ты чего ж это, Петька, —
говорит грозно и зло, — задуманного не хочешь исполнить? Ты раз решил, так,
исправляй, шельмец!
— Чего исполнить? —
спрашивает Петр Петрович, а сам силится вспомнить, что же это за суровый
старик?
И вдруг, разом всплывает в
памяти: Иван Григорьевич, председатель сельсовета. Его Петр Петрович лишь
пацаном видел, умер тот в конце пятидесятых. Говорили про него, что в свое
время был несгибаемым борцом с кулаками, да с попами-захребетниками. Одних в
Сибирь, других — под суд за контрреволюцию. Храмы закрывал, колокола — с
колоколен вниз долой, иконы — в костер. Много, говорили, за его плечами
людского горя да слез схоронилось…
— Ты мне Ваньку не валяй! —
грозно наседает, меж тем, Иван Григорьевич, — знаешь прекрасно, что тебе след
исполнить. Что б завтра же и сделал!
— А как вы меня нашли? —
спрашивает Петр Петрович. — Ведь больше сорока лет не видались?
— А что мне тебя искать-то,
охламона? — стучит по столу кулаком дед. — Ты у меня всю жизнь перед глазами.
Учу я тебя, учу уму-разуму, да, вижу, что не туда ты хочешь пойти, не в мою
сторону. Да я тебя в порошок! Да я тебя свиньям скормлю, если не выполнишь, что
решил! Да я тебя своими руками… — дед тянет через стол высохшие темные, словно
измазанные какой грязью руки с огромными загнутыми вниз желтыми ногтями, —
Задавлю, как кутенка…
Тут Петр Петрович проснулся
в холодном поту и в тот же миг сообразил, чего от него добивался мерзкий
злобный старик. «Это что б я сплясал, — подумал со страхом, — точно, что б на
могиле русскую плясовую сбацал, я ведь всю жизнь свою об этом мечтал. Но только
как же теперь, после всего, что было? Теперь никак не возможно…»
Утром жене о сне ни пол
слова не сказал, но на кладбище все-таки решил побывать — на всякий случай.
Съездил на работу, расспросил у грузчиков, где могила и прямиком в Орлецы.
Сначала там к храму подошел, ровненькому и стройному, как свеча восковая. Не
так давно его здесь возвели и Петр Петрович прежде его ни разу не видел.
Постоял, посмотрел, хотел, было, и перекреститься, но рука от чего-то не
поднялась. Словно, через руку дед Иван на него сурово взглянул и пальцем
погрозил: смотри, мол, у меня, помни за чем пришел!
