Приехали родители Петра
Петровича в Гусинец и разом угодили в широкие дружеские объятья Антона Григорьевича.
— Чего это ты размахнулся
так? – с удивлением спросил Петр Иванович, глядя на длинный стол, выставленный
под сенью яблоневого сада.
— А может, в последний раз
гуляю? – со смехом, все еще тиская друга за плечи, ответил Антон Григорьевич.
— Уезжаешь куда? –
насторожился Петр Иванович.
Спросил-то спокойно, но
сердце замерло: знал он хорошо о тяжелых фронтовых ранениях друга.
— Да дурачусь я! –
отшутился Антон Григорьевич. – По друзьям соскучился просто, да соседей желаю
от души угостить. Вот и все.
Все, так все… Гуляли и
впрямь всей деревней. Широко гуляли: две гармони до утра не умолкали; бабы
голосили частушки, мужики выдавали русскую плясовую, да «Барыню» с выходом;
пустели одна за другой четверти с ядреным самогоном, и некоторые, кто послабее,
завалились под яблони и, перекрывая стрекотание всего садового братства
кузнечиков, пугали храпом окрестных собак. Тут-то и подошли у Марии
Поликарповны самые, что ни на есть схватки — рожать начала. Хорошо рядом
оказался кто-то, способный здраво мыслить (Петр Иванович-то ее уж «никакой»
был), привели бабку, сведущую в повивальном, то бишь акушерском, деле, и
вскоре, возвещая о себе, слабенько заголосил новоявленный младенец — в Гусинце
прибыло…
Роды, к слову
сказать, прошли на удивление гладко.
— Ангел-хранитель,
не иначе, помогал тебе, — сказала Марии Поликарповне, перекрестившись на
образа, бабка повитуха, — ишь тебя, болезную, занесло-то куды. Время ли тебе
для гульбы-то?
Молчала Мария
Поликарповна и лишь прижимала к себе младенчика, кровинушку свою. «Петенькой
назовем, — прошептала потом чуть слышно, — в честь деда мужнина…» Под утро
прибежал протрезвевший Петр Иванович, таращил глаза, и все хлопал себя по бокам
руками — чувствовал за собой вину. Подошел к роженице и какой-то карапуз лет
трех. Долго, вытягивая шею, смотрел на младенца. Его отодвигали в сторону, не
мешайся, мол, под ногами, по попке даже шлепали, а он все равно упрямо
пробирался к кровати и смотрел (и что понимал-то?). Да еще странно как-то
смотрел, совсем не по детски, будто знал что-то наперед, ну, о том, что будет
когда-то. Никто, правда, этого не заметил: до него ли — карапуза, два вершка от
горшка? Однако, когда он хозяйке, матери своей, под ноги попал, то получил
взбучку и, со словами «что, тебе здесь Колька за дело?» был окончательно изгнан.
Напоследок, успел он таки еще раз взглянуть на попискивающего младенца.
Взглянул обещающе: «Мол, свидимся; какие, мол, наши годы?»
