Дед, похоже, струхнул и не
нашелся сразу с ответом. Он засуетился, сунул руку за пазуху видавшего виды
тулупчика и взялся выкидывать наружу довольно странные вещи. Так, на землю,
кроме всякой мелочевки, полетели ржавые кандалы, огромный амбарный замок,
источенный многолетней жатвой серп, булава, кривой турецкий кинжал и
потемневший от древности кремневый пистоль.
— Ты смотри-ка, что у него,
— не вполне доверяя тому, что видит, промямлил сержант Клювов.
— Будем оформлять? —
деревянным голосом предложил Дукин. Он почему-то отвернулся и смотрел на
появляющиеся на земле предметы боковым зрением. А там, в добавок к прочему,
появились еще три чугунных ядра и устрашающего вида огромный мясницкий топор…
— Гражданин, вы имеете
право хранить молчание… — вдруг зачем-то напомнил деду Клюев, хотя тот до сих
пор не проронил еще ни полслова.
Дукин, тем временем, сделав
вид, что все происходящее его ровным счетом не касается, отошел в сторону, к
стене галереи, и с неизвестной целью начал протирать рукавом мундира шершавые
крашенные доски. Благодаря этому занятию, он так и не увидел самого главного,
того, что потом всю жизнь не будет давать покоя его менее счастливому
напарнику: из заплечной дедовой котомки, как нежданный китайский болванчик,
вдруг выскочила огромная старушечья голова. Ее гигантский крючковатый нос
вихлял из стороны в сторону, а неестественно широко разинутый рот обнажал
кривые желтые клыки.
— Надоели, оглоеды!
Оставить деда в покое! — зарычала старуха и зычно скомандовала: — Смирно!
Кругом, марш!
Первым выполнил команду Дукин
и зашагал, чеканя шаг, в сторону горотдела. Клювов догнал его через несколько
минут и, поймав нужный такт, пристроился рядом. Их безумный марш, теперь уже на
месте (под удивленные возгласы всего личного состава, включая работников
медвытрезвителя), продолжался еще несколько часов прямо в отделение, пока их
физические к тому возможности полностью не исчерпались…
Через два дня Дукин уехал к
себе на родину, выращивать баклажаны. А Клювов, выйдя в отставку, с ужасом
дожидался каждого вторника и четверга. Именно в ночь под эти дни ему неизменно
снилась огромная старушечья голова, которая, голосом начальника таможни
капитана Верещагина, говорила всегда одни и те же слова: «За Державу обидно!»…
* * *
Как только браво
марширующая милицейская шеренга скрылась в перспективе улицы Карла Маркса,
леший, наконец, нашел то, что так долго искал.
— Фу ту, ну ты, палки
гнуты, вот же он, — воскликнул он, держа навесу огромную амбарную книгу, — вот
же он, мой документ, еще самим кощеем покойным подписанный.
