Живость, готовность к
отклику баби Татиной натуры угадывалась людьми не только непосредственно, но
даже и окольным путем. Было время - к молодой и задорной Наде приходил в гости
человек, с которым она кокетничала. Серьезного поворота судьбы не предвиделось
- он имел уже в другом городе семью, а в Москву приехал учиться в институте,
где они с Надей и познакомились. Весь курс проявлял к ним живейший интерес -
вопросы, усмешки, волны ревности с двух сторон. "Володя, я вам сочувствую!"
- смеялась одна из студенток, когда Надя, дабы утишить эти страсти, нарочно
уходила после лекций одна. Северокавказец, грустноглазый Гаджи, был
проницательнее: "Домой идешь? Или с Ильенко? Кино-вино?"
Володя был человеком иного
склада, иной жизненной атмосферы, нежели та, которой дышала дома Надя. Но как
раз это им, возможно, и нравилось: она впитывала исходящую от спутника силу и
крепость реальной жизненной простоты; он с уважительным интересом улавливал
веянья старомосковской интеллигентской среды, наложившей отпечаток на выросшую
в ней Надю. С родными она его не знакомила, но, придя в гости, он сразу же
обратил внимание на портрет бабы Таты.
- Кто это, Надя?
- Моя бабушка.
- Какое необычное лицо!
Вроде молодая, хотя видно... сколько же ей лет?
- За восемьдесят, но она
живет не в своем возрасте. Она такая энергичная, и дома все делает, и работает
до сих пор - по два дня в неделю...
- Знаешь, Надя, - задумчиво
сказал он, - Вот с таким человеком можно куда хочешь идти. Это видно. Такая
веселая и простая и... непростая в то же время. Она из дворян?
- Нет, из духовенства.
Дочка священника.
- Вот, Надя! В ней именно
что д у х о в н о е!
Духовность баба Тата несла
всей своей жизнью. Даже быт у нее был одухотворен: стирая, она радовалась
большой мыльной пене; готовя обед - предвкушала, как его с аппетитом съедят. Ее
по-детски веселила какая-нибудь забавная картофелина или не первый раз
выскальзывающая из рук ложка. Вообще в баби Татиной натуре наряду с большим
жизненным опытом было что-то детское, какой-то особый интерес к маленьким, даже
чужим. Она не могла пройти по улице мимо ребенка, не сделав ему знак глазами и
не щелкнув пальцами. А уж игра была поистине ее стихией - здесь баба Тата
увлекалась настолько, что и сама, и играющие с ней дети забывали о возрастных
границах. Последние восстанавливались лишь тогда, когда надо было от кого-то
защищать, где-то представительствовать - словом, исполнять обязанности
взрослых.
