Вместе с
гарнизоном в горы перегоняли весь скот. Подобно другим соседям, пастухи Конона
приготовились гнать его отару и ожидали распоряжения господина, удивляясь тому,
что он медлит. Но еще более они были удивлены, когда Конон им заявил, что они
погонят овец к северу, навстречу болгарской орде.
— Господин, —
пролепетали в недоумении пастухи, — ведь там же идут язычники, они порежут
ваших овец себе в пищу, а заодно и нас для своей забавы. Туда нельзя идти, надо
в горы.
— Вы
неразумные, тупые крестьяне, я лучше вас знаю, куда надо идти. Моя жизнь и мои
овцы принадлежат моему господину, василевсу всех ромеев Юстиниану. Я иду к
нему, а если вы боитесь, то пошли вон отсюда, несчастные плебеи, я сам погоню
овец.
2
Тирвелий с
Юстинианом сидели в шатре за трапезой, когда вошел один из приближенных беков
хана и доложил, что передовой отряд болгар захватил ромейского офицера, который
утверждает, что шел к Юстиниану. Хан вопросительно посмотрел на своего
сотрапезника: что, мол, с ним делать?
— Я хотел бы
видеть этого человека, — сказал Юстиниан.
Вскоре в шатер
ввели молодого, статного воина. Золотисто-русая грива пышных волос, спускаясь
до плеч, обрамляла мужественное лицо. Ум, светившийся в спокойном, уверенном
взгляде офицера, сразу же расположил Юстиниана к незнакомцу.
Конон с
достоинством опустился перед Юстинианом на колени и торжественно произнес:
— О, великий
император ромеев, божественный Юстиниан. Я, Конон, сын стратиота[54]
Лонга Исаврийца по прозвищу Лев, пришел к тебе, дабы предложить свой меч и свою
жизнь. Также я пригнал в дар твоему войску пятьсот овец. Это все, что я имею.
Но пусть и этот малый дар, подобно лепте евангельской вдовицы, послужит на
благо твоего царства.
— Встань, Лев
Исавриец, я принимаю службу твою.
При этих словах
Юстиниан приблизился к Koнону и обошел его кругом, любуясь статностью воина.
— В каком чине
ты служил, Лев Исавриец?
— Я лохаг[55]
Андрианопольской турмы[56].
— За свой
смелый поступок ты достоин большего. Отныне, Лев, ты жалуешься чином спафария[57].
Всего ожидал
Конон, но сразу получить такой высокий сан он не предполагал даже в самых
честолюбивых мечтах.
В этот же
день, стоя перед Евангелием и крестом на коленях, он дрожащим от волнения
голосом читал слова присяги: «Я клянусь... что буду для нашего правителя и
императора, могущественного и святого Юстиниана, верным слугой в течение всей
моей жизни, верным не только на словах, но и в делах, которые совершают добрые
слуги для своих хозяев... Я друг его друзей и враг его врагов...»
