Послышалось лязганье
затворов винтовок. Снова закричал старший конвоир:
— Партия, предупреждаю:
шаг вправо, шаг влево — применяем оружие без предупреждения. На месте шагом...
марш!
Сотни пар ног стали
отбивать шаг на мерзлой земле. Конвойный прислушивался, проходя вдоль рядов,
потом скомандовал:
— Партия, вперед за
конвоиром шагом... марш!
Прошли с километр или
более, а затем последовала другая команда:
— Партия, бегом марш.
Обессиленные женщины с
трудом побежали. Ряды расстроились. Последовала команда:
— Партия, стой! Выровняться
в рядах. Я вас научу советскую власть уважать.
Конвоиры ходили вдоль
рядов и били прикладами женщин, не успевших выровняться. Самойловой достался
болезненный удар прикладом в бок от старшего конвоира. Она скрючилась от боли и
зло выкрикнула:
— Звери! Палачи
проклятые!
— Ах ты, контра
недобитая. Ты на кого свое хайло раззявила?
К нему подскочили другие
охранники, выволокли Самойлову из строя и стали избивать.
— Дайте я ее пристрелю
за попытку к бегству, — суетился вокруг них один из конвоиров, передергивая
затвор винтовки.
— Не надо, — урезонил
его старший конвоир, — у меня эта сука на карантине сама повесится.
Когда партия прибыла в
карантинные бараки и, пройдя еще многие унижения и издевательства, осталась на
ночь в бараке, Самойлова сказала Анне:
— Мне теперь кирдык.
Сама виновата, уж мне ли не знать, что эти цепные псы так болезненно
самолюбивы. Печень у меня больная, а эта гадина прямо по ней прикладом. Ну да
ладно, что ни получилось, а скулить поздно. Вы мне сейчас, девчонки, отходную
отпойте. Жила не по-христиански, хотя бы помереть по-божески.
— Как это живьем
хоронить, — укоризненно покачала головой Акулина, — вон чего придумали.
— Считайте, что я
покойница, — усмехнулась недобро Самойлова, — просто захотелось молитву
послушать. И чтобы непременно пропеть. Как вы, сможете?
— Мы вам что-нибудь
другое споем, — предложила Анна, — сейчас пост Великий идет, мы из постовой
службы.
Анна запела партию
сопрано, а Акулина стала вторить ей альтом:
— «Да исправится молитва
моя, яко кадило пред тобою, воздеяние руку моею, жертва вечерняя».
Пока они пели,
прекратились ругань и свары уголовниц. Барак притих.
Самойлова сидела со
странной улыбкой на лице, и слезы непрерывно струились из глаз бывшего члена
террористической организации эсеров. Она не плакала на допросах в лубянских
подвалах. Не плакала, когда ей сообщили о расстреле мужа. А сейчас она плакала
и не замечала этого. Когда девушки закончили петь прокимен, она обняла их и
поцеловала каждую.
