— Вот что, Машенька, — сказал я. — Возьмите автомат и отведите этого болвана в штаб.
— Есть отвести в штаб! — откликнулась Машенька. — Шнель! Пошли!
Ганс Гот попятился, выкатил глаза и, заикаясь, что-то пробормотал переводчику.
Вдруг он опустился на колени и воздел к небу руки. Из его горла вырвалось тоскливое, протяжное «о-о-о!».
— Что он ломается? — снова рассердилась Машенька. — Ну-ка, прощелыга, вставай…
— Он просит вас, товарищ полковник, — объяснил переводчик, — дать ему другого конвоира. Он говорит, что если его увидят пленные фашисты, для него это будет несмываемый позор: Ганс Гот — и вдруг под конвоем девчонки!
Машенька окончательно разозлилась: дуло автомата прижалось к животу фашиста.
— Ах, вот оно что! Да как же ты посмел, верзила, меня, советского воина, девчонкой называть? Марш, проходимец… Шнель!
Ганс Гот сгорбился, повернулся и, приподняв вверх руки, поплелся переулком впереди Машеньки.
Я кивнул автоматчику:
— Сопровождайте и вы этого ухаря. На всякий случай.
Крылов провожал Машеньку смеющимися глазами:
— Какая девочка…
Впервые они встретились в бою, и после этой встречи пришла настоящая большая дружба.
Маша — разведчица и санитарка. Миша — старший фельдшер санитарной роты 34-го гвардейского стрелкового полка.
Двое молодых людей, оба уже бывалые воины, они делили в окопах в приволжской степи и корку хлеба, и горечь утрат, и ежедневные опасности, и радость наших могучих контратак.
Я думаю, что они так крепко подружились потому, что поверили в отвагу друг друга. Машенька из Мышеловки не терпела людей, слабых духом, тех, кто трусил при свисте бомбы, «кланялся» пулям, отставал в атаках, когда каждая выигранная секунда времени была исключительно дорога. Миша Кравченко из Ахтырки постоянно находился на передовой. Этот отважный юноша пренебрегал любой опасностью. Если нужно было оказать помощь раненому, вынести его из-под огня, военфельдшер Кравченко не раз подползал к окопам противника и, отстреливаясь из автомата, отбиваясь гранатами, выручал товарища.
В полку о Мише Кравченко говорили, что ему удивительно везет. И действительно, он выходил невредимым из-под ураганного артиллерийского огня, из-под бешеного пулеметного обстрела, из-под бомбежек, каких еще не знала ни одна война, и даже пули снайпера не тронули его, хотя трижды пробили на нем ушанку.
Что бы ни случилось на передовой, как бы ни бесились фашисты, Кравченко оставался спокойным и уверенным, а его открытая, неизменная улыбка словно говорила: что ж печалиться, ведь мы живем!
