Мы это поняли в те минуты, когда с правого фланга вдоль русла реки неожиданно заработал наш станковый пулемет. Длинная очередь — и немецкие саперы полетели с моста в воду. Вторая очередь — и переправа противника была парализована. До чего же точно работал наш молодец пулеметчик! Полсотни фашистов уже бултыхались на середине реки. Пробитые пулями, их лодки выпустили воздух и стали похожими на мокрое тряпье, а «максим» все строчил над самой водой, и брызги от пуль вспыхивали на солнце.
Я спросил у командира батальона, кто этот пулеметчик. Он удивленно пожал плечами:
— Право, не могу сказать…
Потом, будто отвечая самому себе, он заметил негромко и удивленно:
— Неужели… она?
— О ком вы говорите, майор?
Командир батальона улыбнулся:
— Конечно, она! Не иначе… Есть у меня в батальоне одна санитарка, товарищ комбриг. Беспокойная и отчаянная девчонка. Два раза прибегала под огнем в блиндаж и говорила, что пулемет нужно установить за мостом, над обрывом… Сейчас наш пулеметчик именно оттуда ведет огонь. Уверен, это она выбрала позицию.
— После боя пришлите ко мне этого пулеметчика, — сказал я. — А если санитарка ему помогала, пришлите и ее. Я объявлю им благодарность и представлю к наградам. Бригада должна знать своих героев.
Затишье продолжалось лишь несколько минут, а потом над рекой опять загрохотал непрерывный трескучий гром. Фашисты не жалели боеприпасов — за время этого огневого шквала они обрушили на нас многие тонны металла. Но как ни старались они оглушить нас и прижать к земле, пехота их, успевшая переправиться через реку, уже была полностью уничтожена.
Стрельба постепенно затихала, и солдаты устало улыбались друг другу: всем было ясно, что расчет противника с ходу переправиться через Сейм был сорван.
Но ясно было и другое: с подходом главных сил фашисты начнут еще более мощное наступление. Поэтому нам нужно было дорожить каждой минутой затишья — отправить раненых в тыл бригады, доставить боеприпасы, накормить бойцов.
Пробираясь меж окопами, я встретил начальника санитарной службы Ивана Охлобыстина. Мне очень нравился характер этого человека: он никогда не унывал. Даже при яростной бомбежке под Конотопом, когда мы были заживо похоронены под обломками блиндажа, этот человек нашел в себе силы шутить и смеяться. Весел он был и сейчас, хотя шинель на его мощной фигуре была изорвана осколками, рукав от нее где-то потерялся, а голенище сапога тащилось по земле.
— Ну, жаркий денек! — заговорил он, улыбаясь, показывая, белоснежные зубы. — А каковы наши десантники? Огонь ребята! Однако, товарищ полковник, с некоторыми из них я не могу справиться. Человек, понимаете ли, серьезно ранен, и ему необходимо немедленно следовать в тыл, но он не желает уходить с поля боя. Таких я уже свыше десятка насчитал. Как же быть с ними?
